конечно, рассматривают ученых-одиночек в нашей стране чуть-ли сумасшедшими. Возможно, такой ученый более тщеславен, более горделив, как и положено одиночке. Видимо таких ученых интересовала истина, а не правильность оформления ссылок и сносок, в чём видят «научность» текста многие современные учёные. Читая их труды можно увидеть, что понять его гораздо легче, чем современных ученых, которые пишут к нему комментарии и составляют библиографии. Такие ученые являются философами по природе, которые имели дар о сложном говорить просто, тогда как современные ученые, напротив, стремятся о сложном говорить ещё сложнее. Ученый-одиночка платит за это тем, что его никогда не сочтут настоящим ученым. Но есть закономерность, настоящая истина откроется для ученого, который должен находиться в определённом состоянии, тождественном истине, которая всегда нравственна.
«Чтобы понять мудреца, нужен другой мудрец» – говорится в народе. Поймите, что такой ученый-одиночка или отшельник не какой-нибудь психопат, он просто не особо любит суеты, людей, общество. Его главным хобби, смыслом жизни и попутно способом не сойти с ума от одиночества является занятие наукой, философией, писательством. Что касается учеников, то я для них просто был наставником без наставлений – никакой морализации, только искренний интерес к людям, с которыми работает, старание по активной включенности своих подопечных в обсуждение научных проблем, кропотливая экспериментальная работа с написанными диссертаций, предоставление им возможности побыть рядом со мною до определенного уровня. А потом? Потом лишь слежение за «полетом птенцов» с далека. Меня утешало то, что я в какой-то период жизни своих учеников был для них тем самым «вдохновляющим руководством». Имея разный по объему научный багаж и опыт, но общее ощущение счастливого «руководства / ученичества», пересекалась в научном пространстве не так уж и часто. Таким образом, вряд ли я могу заявить, что являюсь соавтором дальнейшей жизненной и образовательной траектории своих учеников.
Разумеется, свое жизнеописание или иначе говоря описание жизненных событий и фактов, закристаллизовавшихся в своей памяти впечатлений, дается не так просто. Многое забылось, выветрилось из памяти. Я ранее ни с кем не делился своим жизнеописанием, своим горьким опытом познания мира и самого себя. Мой нигилизм препятствовал вникать, тем более перенимать чужой горький опыт жизни и творчества, а потому, естественно, многие вещи осознавал с опозданием. Хотя нужно сказать, вопреки ожиданию, мое позднее взросление меня не раскрепощало, а еще больше замыкало меня самого в себя. Появившейся еще в детстве моя отвлеченность и болезненная сосредоточенность со временем лишь укреплялись, усиливались. Вечно отстраненный, молчаливый, мрачный, я наверняка выглядел странным в любой среде – в среде одноклассников, затем однокурсников, коллективах, в которых мне пришлос
