продолжается давно, но «цзай» имеет вполне определенные значения и в виде служебного знака лично нам, с Великим Пекинесом, не внушает здесь никакого доверия. В мавантуйских текстах главы 9 и 10 никак друг от друга не отделены, и Роберт Хенрикс, все-таки оставляя «цзай» в девятой главе, читает строку как «營ин 魄по 抱бао 一и 能нэн 無у 離ли 乎ху»: «In nourishing the soul and embracing the One – can you do it without letting them leave?» (Лелея душу и обнимая Одно, можешь ли сделать это, не дав им уйти?) Малявин В.В., следуя за предыдущим оратором, заявляет: «Пестуй душу, обнимай Единое – можешь ли не терять их?» Кого «их»? В тексте нет никаких подсказок («нэн у ли ху» – можешь ли не утратить?), но высшая ценность на фоне всего остального – это Великое Одно. Расставание именно с ним должно было бы вызывать смятение в стройных рядах древних мудрохозяек. Что касается лозунгов а-ля «пестуй, да лелей», то Лао-цзы не был профессором «кислых щей», и едва ли огорчал свою паству столь невнятными наставлениями. Так бытует зыбкое поверье, что душа ХУНЬ иногда обозначалась иероглифом «營ин». Уверенности в сей зыбкости нет, но, читая «營ин 魄по» как «пестуй душу», вырисовывается то, что наш мудрокролик Пи-Пу называет непригодной для пищеварения огуречной ботвой. Это изнутри христианства нежная душа богомольной домохозяйки расцветала от добротоделания и чахла во грехе, а древнекитаец душу ПО в здравом уме, обычно, не пестовал. Семь ее разновидностей отвечали за функционирование внутренних органов его желтого организма, а одна из них даже имела какое-то мистическое отношение к темной стороне луны. Ну и как все это хозяйство удобрять и взращивать? В лучшем случае душу ПО после смерти ее хозяина ублажали обильными жертвами, дабы она вела себя пристойно, не досаждая его здравствующим родственникам. Тогда, если понимать знак «цзай» как «нести иль быть нагруженным», а в трактовке иероглифа «ин» довериться древним комментаторам, читавшим его как «небесная душа», то строка приобретает именно тот смысл, которому мы с дерзновенным смирением здесь и следуем.
Бессмертие, не на шутку волновавшее древних китайцев, автоматически прилагалось к их проникновению в недра фундаментальной Реальности. Однако со столь громоздким багажом, как две души, вступить в постоянство Великого Тождества, которому не грозит никакая смерть, практически невозможно. ХУНЬ и ПО за ради дружбы с Дао обязаны были претерпеть слияние и качественную трансформацию (по этой элементарной причине сей диковинный процесс чуть позже и стал называться алхимией). Дао не уживается с иллюзорными проявлениями двойственных категорий, и в его нерушимой недуальности нет места ни ИНЬ, ни ЯН, ни ХУНЬ с ПО, ни каким-либо их ароматным сочетаниям (гл.42). Тем не более, мудрым китайцам периодически мерещилось, что плыть по океану бессмертия возможно либо, выделяя из себя чистый Ян, либо, исповедуя уступчивый ИНЬ в его максимально допустимой насыщенности. Очевидно, поэтому в «Дао Дэ цзин» мягкое и слабое всегда превалирует над сильным и твердым (гл.8,43,78), а скромная самка добивается от сексуально озабоченного самца всего, что ей придет в ее пушистую голову (гл.61). К слову взвизгнуть, древние
