в плечо и голову ранило. Бредит, мать зовет. Отходит, наверное, родимый.
Взрыв впереди обдал их комьями земли и снега.
– У нас, Никифоров, потери большие. Не удержим мы их. Боеприпасов нет.
– Да и бежать некуда, чистое поле просматривается на версту. Расстреляют, как куропаток.
– Старый! – раздался голос умирающего Барыкина. – Я так и не запомнил твою молитву.
– Не беспокойся, сынок, я сам за тебя ее прочту.
– Прочти, обязательно прочти! – прошептал он и замер. В потухшем взгляде солдата осталось сожаление.
Рядом опять раздался взрыв, обдав Никифорова и Авдеева твердой крошкой теплой земли и снега.
– Все, командир, патронов у меня больше нет!
Авдеев посмотрел в сторону дороги. Там стреляло всего одно орудие. Немецкая колонная неудержимо продвигалась вперед. Вдруг он увидел, как двое военных вскочили на лошадей и ускакали. «Вот мерзавцы отцы-командиры! Наверняка комполка и замполит, у них лошади!» – со злостью подумал лейтенант. Ему вдруг стало страшно – он понял обреченность положения.
Впереди окопов роты шла редкая цепь немцев. Уже видны были их лица: небритые, угрюмые, с ожесточенным блеском в глазах.
– Старый, что делать будем? – воскликнул лейтенант.
Так к Никифорову обращались только солдаты. Но сейчас лейтенант осознал, что именно в этом человеке его спасение. Его основательность, выдержка, мудрость, как родного отца, вселяли в него уверенность.
– Не дрейфь! – спокойно ответил Никифоров. – Подползи под Барыкина.
– Что ты сказал?
– Я говорю, быстро, сынок, подползи под Барыкина, притворись мертвым и читай молитву.
– Какую?
– А какую знаешь!
– Иисусову только. Мать водила в детстве в церковь, тайком.
– Ну вот, ее и читай, только не переставая.
– Понял! А ты?
– За меня не бойся. Я, вот, примощусь рядом с Козловым. Давай быстрее. Уже подходят!
Оборона полка была прорвана. Колонна стала двигаться еще быстрее. Большинство немецких солдат, растянувшихся по фронту во время атаки, побежали к дороге. Оставшаяся поредевшая шеренга переходила передний край обороны полка, добивая штыками раненых советских воинов. Пытавшихся бежать расстреливали.
Лейтенант сделал так, как сказал Никифоров. Когда бездыханное, еще теплое тело Барыкина легло на его грудь и голову, он замер. Дышать было тяжело, в голове начали роиться разные мысли. Они наслаивались друг на друга, вспыхивали, словно светлячки, и исчезали. Он почти засыпал, как вдруг откуда-то сверху послышался окрик старого солдата: «Молись!». Лейтенант, лежа с закрытыми глазами, начал повторять про себя молитву. Он пытался задумываться над ее словами, но не мог сосредоточиться. Их смысл терялся. Почему-то ему вспомнилось детство в Брянской области, учеба до войны в техникуме в Ленинграде,
