как же!
– И что – настоящие?
– Настоящие! В конверте! С марками! Всё как положено!
Каратаев посмотрел на собеседника с сомнением, но возражать не стал. Посмотрел на часы. Время ещё было.
– Хорошо, едем к этому вашему шахматисту, – определился он.
Комбайнер Волобуев ещё пытался пригласить гостей в дом и отобедать, но Миша рвался в бой и отказался, пообещав, впрочем, заехать как-нибудь в другой раз.
Волобуев провожал их до самой машины, долго жал всем по очереди руки и спрашивал, когда его покажут по телевизору. Ему сказали, что скоро. Расстались друзьями.
* * *
По разбитой дороге добирались почти целый час.
– Его в центр приглашали переехать, – рассказывал Антон Николаевич. – Шмудякова нашего, значитца.
– В Москву, что ли?
– Почему же в Москву? – вроде даже обиделся Иванов. – В Рязань!
– А-а, – протянул осторожный Миша Каратаев. – Понятно. А он что?
– Отказался! – с гордостью произнёс Иванов, давая понять, что иначе его земляк поступить и не мог.
– Почему?
– А вот такой он у нас! – сказал с ещё большей гордостью Антон Николаевич. – Да вы и сами увидите.
Деревня, в которую они в конце концов приехали, производила не столь скорбное впечатление, как та, в которой один-одинёшенек жил окончательно спятивший бывший знатный комбайнёр Волобуев. Здесь дома не были заколочены, на единственной пыльной улице прогуливались куры, а за машиной с телевизионщиками долго гнался пёс – облаивал машину и всё норовил укусить её за колесо.
Подъехали к дому знатного шахматиста.
– Только вы это! – вдруг всполошился Антон Николаевич. – Вы с шахматами-то как? Дружите?
– Не то чтобы очень, – честно признался Миша.
А его спутники и вовсе промолчали, что совсем уж повергло Антона Николаевича в уныние.
– Да вы что! – сказал он в сердцах, да ещё и с таким осуждением, будто его спутники только что признались ему не в шахматной безграмотности, а в пристрастии к какому-то смертному греху. – Он с вами и говорить не станет! Если ему только признаться, что с шахматами дружбы никакой не имеешь…
– Спокойно! – объявил Миша, заметно внутренне подобравшись при этом. – Надо в шахматы уметь – будем уметь! И не в таких переделках бывали!
Его ничто не могло выбить из колеи. Снимая свои репортажи, он нырял в прорубь с ледяной водой, вступал в ряды коммунистической партии и даже ел живых червей, которые были длинные и белые, как макароны, – это он так иллюстрировал собственный рассказ о быте и нравах какого-то очень отсталого племени. А тут всего-навсего какие-то шахматы. Подумаешь!
– Хорошо, – вздохнул Иванов. – И всё-таки вы поосторожнее с ним. Он на почве шахмат совсем больной.
Подумал немного.
– А может, лучше к Полузверскому поедем? – предложил он вдруг.
Телевизионщики переглянулись.
– К кому, простите? – уточнил Миша Каратаев.
– У
