существовал там с тех же времен: в конце 20-х годов XVIII века в этот район перенесена, видимо, первая петербургская церковь, поставленная Петром I в 1703 году на Заячьем острове. Там еще не было никакой Петропавловской крепости, и вообще, именовали его нередко еще шведским названием – Веселый остров (Lustholm). «Веселый» в двусмысленном словоупотреблении, в вольном переводе – похабный остров, остров наслаждений, а позже и вовсе – Чертов остров. Перенесенная вглубь Петроградской стороны, церковь обрела прихожан. Одного из них, то ли придворного певчего, то ли подполковника, то ли и то и другое, звали Андреем Петровым. В документах XVIII века Лахтинская улица именовалась Петрова улица, Андрея Петрова улица или же, чуть позже, Петровская. В 1804—1807 гг. она стала скучной 11-й улицей, а потом долгое время, видимо, никак не занималась.
Сам по себе Андрей Петров мало чем примечателен, а вот жена его имеет прямое отношение к маскарону на доме на Лахтинской. По православному преданию, как раз примерно в тот момент, когда церковь с Заячьего острова переносили в эти края, Ксения Григорьева (дочь Григория) потеряла мужа и стала вести себя более чем странно. Она перестала откликаться на свое имя, перешила себе мужнин мундир в женское платье и начала откликаться только на имя Андрея Петрова. Свой дом на том месте, где начинается Лахтинская улица, она отдала нуждающейся подруге Параскеве Антоновой, а сама бродила по Петроградской стороне, говоря от имени покойного мужа: умерла, мол, Ксения, как же я, Андрей Петров, без тебя! – совершая иногда прорицания, помогая строить на месте деревянного храма каменную Матфеевскую церковь и отбиваясь от местных мальчишек, бросающих в нее грязью и камнями. Потом юродивая умерла, похоронили ее на Смоленском кладбище.
Механизм общественного мнения в православии, который избирает святых из потока обыденных происшествий, непостижим и завораживает. В 40-х годах XIX века на Петроградской стороне Ксению на удивление хорошо запомнили, и в 50-х годах она начала многим сниться, говоря вечными своими полезными загадками. Церковные власти в начале XX века, когда народный культ Ксении Петербургской стал конкурировать с воистину огромным и практически официозным культом Иоанна Кронштадтского, были в некоторой растерянности. С одной стороны, понятный и статусный чудотворец, с другой – почти что деревенская женщина, Христа ради объявившая себя мужчиной, побирушка-нищенка в зеленой форменной кофте и красной юбке, которую почему-то не забыли за сто лет. Представьте себе сюжет Орфея и Эвридики, вывернутый наизнанку. Не Орфей спускается в ад, а Эвридика остается на этом свете за Орфея, добровольно признавая себя несуществующей, чтобы продлить земное существование мужа, – редкая история. Простые жители Петровой улицы знали толк в сюжетах не хуже Синода. В этой части истории важно в первую очередь спокойствие, с которым горожане в течение двух веков воспринимали вопиющее нарушение эстетических норм в пользу этических:
