в клюв!
Вооружившись пузырьком, решительно направляюсь к пернатому пациенту. Раскрываю клюв почти не сопротивляющейся птице, – кормлю я её также, зажав клюв между пальцами! – и прямо в открытое горло закапываю лекарство. Вкус, конечно, совсем не такой, как у витаминной смеси, но сопротивляться птичке уже поздно – дело сделано. Денис всё это время стоял рядом и переживал за цыплёнка.
– Вот видишь, не зря я всё-таки училась медицине – животным могу помогать! – вполне довольная собой произношу я.
– Я тоже буду доктором для животных!
– Похвальное желание! Только учиться много придётся.
– Вот это плохо! – разочарованно подытожил сын.
Надо сказать, ночью спалось мне неважно: тревожные мысли о подопечном долго не давали уснуть. Как на него подействует моё лечение? Совсем ведь крохотное создание. Поэтому, как только ночной мрак начал рассеиваться, а петухи прохрипели песню во славу зари, накинув на ночнушку кофту – прохладно утром – и стянув волосы резинкой (не люблю, когда они болтаются), я спустилась на кухню, где мы поставили корзинку с цыплёнком. Позади послышались громкие шаги: еще одна неспокойная душа спешила к птичке – сын. И вот мы вдвоём склонились над корзинкой и открыли крышку. Цыплёнок сладко спал.
– Животные такие милые, – умилился, глядя на цыплёнка, сын.
А потом повернул голову ко мне и придирчиво осмотрел меня с ног до головы. Даже для нас сегодняшний подъем был слишком ранний. Организм мой проснулся, но не в полную силу. В суете раннего утра хвостик на моей макушке схвачен не совсем по центру – просто чтобы волосы не мешались; глаза опухли от бессонницы и едва обозначились. Зато тревога на лице явная, и она же сейчас – самая яркая его черта.
– Мама, я всех буду лечить: курочек, воробьёв, козочек, кошек, собачек, – опять смотрит мне в лицо и в конце важного списка пациентов добавляет ещё одного, неожиданного, – и тебя, конечно!
И обнял крепко-крепко!
Нет, это так хорошо, что сын захотел стать ветеринаром: у мамы тоже есть шанс когда-то выглядеть, ну, хотя бы, как козочка…
***
Для нашего цыплёнка, Глаферьи Блошкиной, – так мы назвали приёмыша – наступили не самые лучшие времена – линька, и поэтому наш милый одуванчик впридачу к кривой шее обзавёлся тёмно-коричневыми копьями перьев, торчащих в хаотичном порядке по всей поверхности в прошлом нежно-персикового тельца.
– Ну точно – птеродактиль! – молвил сын, внимательно рассматривая нашу подопечную.
– Это почему же? – удивляюсь я и пытаюсь рассмотреть черты пресмыкающегося в нашем линяющем растрёпыше.
– Да сама посмотри: шейка кривенькая, головка маленькая, в общем, страшненькая.
– Логично-логично, – задумчиво произношу я. – Ест-то она точно, как птеродактиль: по яйцу в день, с морковкой и миндалем.
