с товарищами происходило на Финском вокзале. Огромная толпа людей, собравшихся по этому случаю, громко приветствовала прибытие лидеров партии социал-революционеров, так популярных в народе.
Да и как им не быть популярными в народе, если они и словом, и револьвером упорно боролись с самодержавием. Как в той пословице, что добрым словом и револьвером можно добиться большего, чем просто добрым словом. А их земельная программа была лучшим примером для всех остальных партий. С неё же были списаны и декреты о земле большевиков в будущем.
Стоял в этой толпе встречающих и Керенский. В нём боролись два чувства. Одно желало выхода его самолюбию и требовало доказать всем, что это он сейчас главный и его надо бояться. Чувство вождизма, почёта и уважения окружающих несколько туманило мозг. Хотелось подойти к выходящим из поезда эсерам Чернову и Савинкову и прямо сказать, что им тут совсем не рады. А революция продолжается и находится под контролем всё это время и без них, не все же шляются по заграницам.
Второе чувство было гораздо сильнее первого. Керенский хорошо знал, кто такой Савинков, и противопоставлять его себе было глупо. Этому человеку ничего не стоило послать убийц к любому деятелю, мотивируя это высшей справедливостью. Да и не дрогнула бы у Савинкова рука лично пристрелить любого, кто ему мешал. Савинков любил смерть, он ею бравировал и не боялся. Будь он рождён в двадцать первом веке, то, скорее всего, стал бы готом, а может быть, снова террористом.
Керенский так не мог, несмотря на спрятанный на груди револьвер. Одно дело – отдавать приказ, осознавая его последствия, и совсем другое дело – совершать это лично. Керенского передёрнуло от пронесшихся мыслей. Хорошо, что он успел отправить за границу супругу с детьми. Свой моральный долг перед предшественником он выполнил полностью, теперь нужно позаботиться и о себе.
Поколебавшись ещё несколько мгновений, Керенский нашёл в себе силы подавить глупую эйфорию. Кто он сейчас? Калиф на час или человек момента? Да, в сущности, пока ещё никто, и он это хорошо понимал. Здоровый прагматизм всё больше брал верх над наивным самолюбованием.
Как уже бывало не раз, сейчас нужно перетерпеть и затаиться. Набраться сил и, совершив несколько рокировок, взять вверх над всеми. Получилось же это у прежнего Керенского, почему тогда не получится у него? Вот только плодами этой победы надо было воспользоваться, а не оставлять их гнить на поле революции и складах власти.
Всё решив для себя и нацепив на лицо дежурную американскую улыбку, министр юстиции стал пробиваться в первые ряды, на ходу расталкивая восторженных встречающих и своих революционных коллег из всех левых партий. Узнавая, толпа расступалась перед ним, давая возможность пройти.
Возле прибывшего вагона стоял господин Чернов и слащаво улыбался встречающим. Рядом с ним стоял Председатель Петроградского бюро эсеров Абрам Гоц и что-то горячо рассказывал. Гоц был типичным евреем, самой что ни есть еврейской наружности. Это подчёркивала его классическая чёрная борода, круглые очки почтенного раввина и,
