не любил Тинатин Виссарионовну. От нее исходила опасность. У Клаудио, хоть он и не женщина, тоже была интуиция. Не любил он и когда поминали его азербайджанское имя – Кямал. Зачем делать человеку неприятно? Поминающие, как правило, знали зачем.
– Кямочка, – пропел прокуренный дамский баритон. – Кямочка, что же ты исчез, мальчик? Почему не звонишь?
Глупей этого вопроса придумать нельзя. С какой стати он должен ей звонить?!
Тинатин выдержала иезуитскую паузу, слушая, как он блеял нелепости про занятость и разницу часовых поясов. Минуты через полторы она освободила его от мучений. По-деловому, но подчеркнуто доброжелательно. Этого требовала интуиция.
– Кямал, послушай меня. Сейчас у нас было заседание Олимпийского комитета. Макаров сделал доклад о прыжках твоего Майкла Чайки. Он считает, что там паранормальные явления задействованы, что мальчишку твоего, ни много ни мало, держала страховка из потустороннего мира. Он назвал ее «небесная лонжа».
Клаудио поперхнулся, куда-то пропал голос, и он не произнес, а скорее прошипел:
– Небесная что?
В ответ прозвучали четыре кратких смешка из Пятой симфонии Бетховена.
– Ха-ха-ха-ха. Ха-ха-ха-ха. – Тинатин Виссарионовна резко сменила тему – сообщила о погоде в Москве – и повесила трубку. Прости, мол, старушке тоже некогда. Государственные дела!
Глава 76
Канада. Монреаль
Приблизительно с конца января Эстер начали беспокоить сны. Снился Советский Союз. Она, совсем молодая, с мужем и детьми на вокзале в Бресте. Уже пройден таможенный досмотр, теперь они ждут, когда им разрешат пройти на посадку в вагон. Поезд «Москва – Варшава» светится в темноте яркими окнами, в окнах – силуэты людей. Это еще не граница. Это только посадка в поезд, который перевезет их через границу, но почему-то страшно. Сон был знакомый. Он снился Эстер много раз и всегда по-разному. И всегда было страшно.
Ничего, что могло бы напугать Эстер, не происходило, но смутное недоброе предчувствие висело в воздухе. Сейчас остановят. Сейчас скажут, что за границу им ехать нельзя. Сейчас разлучат с детьми… Советская власть не одобряла отъезжающих. Государство полагалось любить, не рассуждая. Оно твоего деда в тюрьму, а ты его люби. Оно тебя на овощебазу гнилые овощи перебирать, а ты, несмышленыш, радуйся: «У нас зря не сажают! Ни людей, ни картошку».
Входят они в вагон, а там большая грязная птица с крючковатым клювом бьется об оконное стекло, рвется наружу, на свободу. Эстер удивилась – как птица в купе залетела? И тут же проснулась, ничего не помня.
Часов в пять вечера, уже в легких сумерках, она парковала машину возле супермаркета. По парковке гуляли громадные грязные чайки. Все с крючковатыми носами. У нескольких странное нарядное и не птичье какое-то оперенье: кончик хвоста черный,
