в свою Жмеринку, то невзирая на чудовищный урон, который был бы нанесён городу, Одесса всё равно не перестала бы быть Одессой, а Жмеринка – Жмеринкой. Одесса – это одесситы. И если одесситы вдруг всем скопом собрались бы переехать на другой континент, то и там развели бы Одессу по всем углам и закоулкам, как это произошло на Брайтоне в Нью-Йорке при значительном скоплении одесситов. Но полностью все одесситы всё равно никогда из города не уедут. А уехавшие приедут, уедут и снова приедут.
Такие девочки, как Неточка, не появляются каждый день в одесской семье, где мамы фаршируют куриные шейки и пичкают детей завтраками, обедами и ужинами, чтобы они соответствовали определению «одесский ребёнок». Такие девочки, как Неточка, не охотятся за котлетами и не выуживают ватрушки из миски, пока мама отворачивается, чтобы вытащить из духовки следующую порцию. Такие девочки, как Неточка, стоят весь день на пуантах, разбивают их, мнут, пробуют, хорошо ли они гнутся, и потом взлетают над паркетом в зеркальном зале, кружатся, приземляются на кончики лепестков, а затем отдыхают в цветочной колыбельке. Когда я однажды заболела и ко мне привалила сердобольная Феля, чтобы помочь мне разбить только что купленные моей мамой пуанты, я возомнила себя почти что Неточкой.
Бедная мама из жалости к заболевшему ребёнку поехала в специализированный магазин, где ей по большому блату вынесли пуанты, которыми я бредила несколько ночей подряд.
– А большего размера у вас нет? – поинтересовалась мама, вызвав недоуменный вопрос в глазах продавщицы.
– Это самый большой. Большего у балерин не бывает, – веско ответила продавщица.
Она бы, наверное, дала ещё одну пару в придачу за возможность взглянуть на того слона в посудной лавке, которому самый большой размер пуантов был мал.
Всю ночь мама дотачивала эти злополучные пуанты, в момент развившие у меня комплекс неполноценности, а днём пришла Феля, знавшая в этом толк, и стала стучать ими изо всех сил по столу так, словно это была сушёная вобла, а не волшебное изделие для полёта над сценой.
Закончив, Феля ловко встала на пуанты и продемонстрировала, как и что нужно делать. Я попробовала повторить за ней, взвыла и сказала, что лучше буду как Исидора Дункан.
Феля благодарно унесла пуанты к себе, где её мама переделала их обратно, а мне всю ночь снилась насмешливая Неточка, выгибающая свою крохотную стопу до судорог в моих ногах.
Неточке пророчили блестящее будущее. Оно сияло так, что Неточка сама иногда жмурилась. Её фарфоровое личико с еле различимыми нежнорозовыми чертами невозможно было до конца разглядеть, так филигранно всё было выполнено на нём, включая и микроскопические живописные мушки. Мы все были детьми, а Неточка – ювелирным изделием. Её можно было поставить в какой-нибудь старинный сервант рядом с золотой сахарницей или чайным сервизом или поместить в музыкальную шкатулку, где она блистала бы, вращаясь на одной ножке и завораживая гостей. Она была такая лёгкая и хрупкая, что казалось, разобьётся, выделывая
