тропа оборвалась перед большим густым лесом. И тут в меня, как тысяча ножей, ударило всё забытое. Этот детский лагерь, эти сумасшедшие сектанты, мой побег. Что с моей жизнью не так? Почему ситуация такая идиотская? Почему такое не происходит с теми, кто правда этого хочет? Я дошёл до дома Богдана Алексеевича абсолютно бледный. Мария Семеновна охнула, побежала на кухню и принесла какие-то таблетки. Я жестом отказался от них и поднялся наверх. В зеркале на меня смотрела бледная не похожая на человека тень. От обеда тоже отказался. Я устал, меня всё достало. Если это какая-то неведомая потусторонняя дичь, то пусть только попробуют. Никаких манер приличия перед лицом опасности извне. А если я умер? Если умер на том мосту? Если это чистилище, то дело ещё страннее. Почему бы сразу всё не сказать? Зачем мне писать всё это? Как мне ответила тогда мама? Боль, вроде, чувствую. Усталость и голод – тоже. Не сильно похоже это на чистилище. Но ведь я и не видел ни одного за всю жизнь. Всё ближе и ближе ужин. Сил уже нет. Лучше морально подготовлюсь к тому, что может и не может произойти.
День 2
Опять не знаю с чего начать. С одной стороны, если этот дневник кто-нибудь когда-то обнаружит, намного удобнее для понимания будет хронологический стиль изложения, но как тогда понять всю глубину того, что я чувствую? Почему я вообще об этом рассуждаю. Поначалу всё было нормально. Я держался стойко и бойко. Первым, сильно раньше других, пришёл мальчик. Один. Без родителей. Он быстро представился мне. Его поломанный подростковый голос пробубнел: «Лёник», затем он как-то очень забавно поклонился и скрылся на кухне. Видимо, это была подмога для подготовки к ужину. Очень мило. Потом пришел Джотто Иванович. Он тоже покинул меня под предлогом помощи на кухне. Что у них там было? Хряк на вертеле? Затем пришел Никита Соломонович. Он снова быстро осмотрел меня и ушёл в дальнюю комнату «перекинуться парой слов с хозяином дома». Создавалось ощущение, что все избегали меня, но длилось оно совсем недолго. Но ведь мир не может крутиться вокруг одного объекта, у других людей тоже есть, чем заняться. Потом пришла она и лучше бы у нее были другие дела. Художница из дома возле озера.
– И всё-таки. Как тебя зовут? – спросил я.
– А как ты называл меня у себя в голове и в своём дневнике? – поинтересовалась она.
– В каком дневнике?
– Богдан Алексеевич рассказал, что дал тебе дневник, и ты старательно его заполняешь. Я уже приходила сегодня, ты как раз был занят своими заметками. Ты чего так побледнел?
Я застеснялся.
– Я назвал тебя «Художница у озера», а потом просто писал «Она». В голове ты у меня тоже «Она», – честно ответил я.
– Знаешь, а мне нравится. Называй меня «Она» с ударением на «О». Пусть это будет наша игра. Знаешь, как будто кто-то зовет Йоку Ону с небольшим краснодарским акцентом, – сказала Она.
– Мне кажется, это слишком странно. Как будто какое-то издевательство. Звучит так, как будто
