опору. Ханна для нее – свет в окошке. Ханна заботится. Ханна ее всегда внимательно слушает, всегда находит время для объяснений. Няня куда лучше, чем мама, – она любит Джослин.
– Нет!
– Не смей топать на меня ножкой, юная леди! Кто тебя этому научил?
– Ханна никуда не уехала! Где она?
– Александер!
Лорд Холт с усталым видом опускает газету.
– Мамочка права, дорогая, и мне очень жаль. Ничего, постараемся как можно быстрее подыскать тебе новую няню. Сейчас выходные, а в понедельник мамочка кое-куда позвонит.
Джослин визжит так, что закладывает уши, и мать вскакивает с дивана. Роняет пепельницу, содержимое которой вываливается на ковер, и хватает девочку за руки. Нагибается, глядя в упор на дочь. Глаза у нее страшные, налитые кровью, волосы упали на лицо. Джослин делает шаг назад, но Вирджиния держит крепко.
– Больше ни слова об этом! Ханны нет, и ты не хуже меня знаешь, что ушла она из-за тебя. Ты плохая девочка, Джослин. Очень плохая. Ничего удивительного, что Ханна совсем выбилась из сил!
– Я буду хорошо себя вести, обещаю! Буду самой лучшей девочкой на свете, если вернешь мне Ханну…
– Слишком поздно.
Джо
Чайная комната в отеле симпатичная – высокие потолки, однотонные пастельные стены, вот только в дальнем углу слегка осыпалась лепнина. Дождь хлещет с такой силой, что удивительно, как оконные рамы выдерживают его напор. Народу набилось довольно много, все разговаривают, и в помещении стоит ровный гул; стучат столовые приборы, звенит посуда. Звучит легкая живая фортепианная музыка, порой раздается смех – словом, обстановка довольно жизнерадостная. Здесь тепло, но не слишком уютно: уж слишком большая комната. Слишком официально выглядит. Знаю, что свет большой люстры красиво отражается от моих карих глаз, а вот в душе творится ад. Помните знаменитую картину Мунка «Крик»? Больше и сравнить не с чем.
И все же беру себя в руки – как-никак сегодня день рождения Руби.
– Джослин, лосося с огурчиками? – перебивает мои мысли мать.
Не знаю, есть ли смысл ей напоминать, что я теперь предпочитаю короткое «Джо»? Сто раз говорила с тех пор, как мы с Руби переехали в Лейк-Холл, а мать все никак не смирится. С румянами она сегодня переборщила: щеки розовые, словно у поросенка из детской книжки. Седые волосы стального оттенка гладко зачесаны назад и прихвачены бархатным ободком.
Мать всякий раз заказывает в этой чайной комнате угловой столик, когда ей случается бывать в городе. Обзор отсюда и правда хороший. Рассказывает, что с тех пор, как я была ребенком, кухня здесь испортилась. Позор, говорит она, и все же исправно продолжает сюда ходить. Похоже, ей доставляет удовольствие поболтать с местными служащими. Я эту чайную ненавижу с детства, и через тридцать лет ничего не изменилось.
– Да, спасибо.
Беру вялый белый ломтик и аккуратно кладу его на середину тарелки.
– Руби, а тебе, дорогая?
Мать включает обаяние на полную
