возмущенными людьми, которые хотят придать искусству нравственный характер, и эрудитами, которые все еще полагают, что о вкусах не спорят. С одной стороны, произведения оцениваются по физическим, юридическим и ЛГБТ критериям, с другой – лауреаты премии выбираются исходя из самых причудливых прихотей и непреодолимой субъективности. Два лагеря, выступающие друг против друга, легко сводятся к противостоянию чистого и порочного. Какой лагерь выберете вы? Вот в чем вопрос, и от ответа отныне зависит будущее литературы. Готов поспорить, что Колетт предпочла бы порочность чистоте, но ее больше нет, чтобы это подтвердить. Самым прекрасным персонажем «Волшебной горы» Томаса Манна является женщина, Клавдия Шоша, которая заявляет: «Мы считаем, что нравственность не в добродетели, но скорее в обратном […] когда мы грешим, когда отдаемся опасности, тому, что нам вредно, что пожирает нас».
В XXI веке мы должны вести решительную борьбу, ни в чем не уступая в отношении свободы художников, включая их право ошибаться и пачкаться ради того, чтобы из грязи делать золото. Премия «Ренодо» не предполагает никакой денежной составляющей и ничего не стоит французским налогоплательщикам. Члены жюри вручают приз кому хотят и ни перед кем не держат ответа. Литературная критика должна оставаться абсолютно антидемократическим искусством. Кажется, что это пустяк, но для будущего французской литературы крайне важно, чтобы искусство оставалось сферой, неподконтрольной Империи Добра. Подытожу свою точку зрения в одном предложении: я люблю моралистов, но ненавижу морализаторов. И мне интересно, почему у левых всегда возникает проблема со свободой. Почему самые большие гуманисты и прогрессисты в конечном итоге всегда требуют цензуры, сглаживания, запрета? Каким бы экологически ответственным альтерглобалистом я себя ни считал, по этому вопросу левые остаются для меня загадкой. Неужели нельзя занимать какую-либо позицию и при этом быть демократом?
В пьесе Эсхила «Эвмениды» богини мести по-древнегречески означают «милостивые», однако в латинской версии они становятся «фуриями». Что хотели нам сказать римляне, переделавшие греческие сандалии в сандалеты? То, что благорасположение сводит с ума, переходя в остервенение. И появляются доброжелательные богини со змеями, свернутыми в волосы, и с кровью, текущей из их глаз вместо слез. Послание ясно: следует с недоверием относиться к доброжелательности, потому что она всегда перерастает в манию безопасности. Это происходило в прошлом, воспроизводится сейчас и будет продолжаться в будущем, пока есть благородные спасители человечества, готовые навязать свою доброту всем тем, кого они назначат в качестве злонамеренных людей. Со времен античности доброжелательность является другой стороной авторитаризма. В конечном итоге закрытие книжных магазинов, театров, кинозалов и ночных клубов не является случайностью: в результате логического сдвига доброжелательность в области здравоохранения, эволюционировавшая в благонамеренность
