Предисловие
Эта книга начинается с самостоятельной документальной повести «Свидание с отцом». Однако мне показалось важным собрать во втором разделе этого издания фрагменты из книги своих воспоминаний «Навстречу своему лучу», относящиеся к жизни Гавриила Кротова. Они рассказывают об отце более подробно. В небольшой третий раздел включены несколько эссе из первой моей опубликованной книги «Этюды о непонятном». Эти тексты позволяют читателю выйти за рамки конкретного эпизода поездки на свидание к отцу в особую исправительно-трудовую колонию ИТК 385/10.
Сейчас, когда опубликованы восемь из основных книг отца, по ним можно познакомиться с его жизнью и взглядами. В продаже эти книги можно найти в электронном виде, а в Российской государственной библиотеке и в других центральных библиотеках они есть их печатные издания.
Вот эти книги:
– «Три поколения». Первая книга, охватывающая период до начал ВОВ. Из неё видно, почему произошла революция.
– «Мы будем вместе». Письма с ВОВ, куда он ушёл добровольцем в самом начале, а в 1944 году началась его удивительная переписка с моей будущей матерью (она его письма и сохранила).
– «По существу дела»: тексты статей, которые он писал в заключении, а также материалы дела, которое послужило основанием для второго, политического приговора.
– «Волшебный сок»: роман, сосредоточенный на идеях педагогической роли архитектуры.
– «Земля обетованная»: социальные основы возникновения государства Израиль (в печатном издании соединена с предыдущей книгой).
– «Записки брадобрея царя Мидаса»: поздние воспоминания о подростковых годах (в печатном издании соединены со следующей книгой).
– «Оборотни»: роман, тема которого – замаскировавшиеся противники советского строя и перерождение чиновников.
– «Лефортовские записи»: сборник стихов, написанных в Лефортовской тюрьме за последний месяц перед освобождением.
– «Что делать?»: роман по мотивам книги Чернышевского, перенесённым на сто лет вперёд.
Часть 1. Свидание с отцом
документальная повесть
В Потьму
Плацкартный вагон. Россия. Шестидесятые годы двадцатого века. Непродыхаемая жара и тут же повсюду кинжальные сквозняки, от которых каждый ловчит уберечься, как может. Скопище народа, с тяготами коротающего путевую ночь. Скошенные полки, отсырелые матрасы. Грязно, маятно. Наша страна, наша эпоха. В каком другом времени, в какой другой стране узнают этот вагон? Поскорее стал бы он давней колоритной приметой прошлого, отцепленного от обновлённой нашей жизни…
Но сейчас шестидесятые годы двадцатого века, и я еду в этом вагоне, где грязно и маятно. Мне досталась верхняя боковая полка, на которой длинному толком и не поместиться. Тоже – примета времени: приходится крючиться и корячиться, чтобы ужиться с отведённым тебе пространством.
Отчаявшись заснуть, я слез со своего прокрустова ложа, но внизу приткнуться было некуда. Всюду спали или маялись люди. На некоторых полках даже по двое – обычно матери с детьми. Подо мной на нижней полке спали, обнявшись, муж и жена. Спали в простой своей ширпотребовской одежде – две коренастые фигуры, приспособленные к деревенской жизни, два усталые лица на серой подушке. Но мельком глянув на них, я долгую секунду не мог отвести взгляд: что-то было в их едином существе, в их объятии, что говорило о любви и нежности точнее любых слов на свете.
Мне повезло. В том купе, продолжением которого служили наши боковые полки, не спал старик, занимающий нижнее место. Он сидел у столика, о чём-то думая, и приветливо кивнул мне, приглашая присесть на его постель. Он был бородат, длинные волосы его, чёрные с сединой, были стянуты сзади в пучок. Держался он просто, но словно выпадал из обыденности и поездного сумбура – то ли светлым лицом своим, то ли неторопливой размеренностью движений. Когда я спросил его, не священник ли он, сомнений у меня почти не было.
Звали его отец Илия. Это был первый батюшка, с которым мне привелось общаться. Служил он в глухом провинциальном приходе, но в завязавшейся беседе нашей роль провинциала выпала на мою долю. О вере, впрочем, мы не говорили вовсе. Говорили об отце моём, к которому я ехал, о других трудных человеческих судьбах. Говорили о доброте и злобе, о том, как жить по-настоящему среди всяческих к этому помех. О многом говорили, хотя вроде бы о чём-то одном. Так до конца и не договорили. Я записал его адрес, и несколько лет ещё длился в редких письмах наш разговор, пока не перестали приходить аккуратно исписанные батюшкой ответные листочки, и я понял с печалью, в чём причина.
Куда, откуда мчался наш поезд в эти часы? По какой стране, по какой эпохе? С удивлением я обвёл
