и плавно перетекающие жидкости, он сам был намного крупнее, важнее, ценнее, чем все эти отдельные, частные, нелепые случаи физической смерти, то есть, другими словами, его личность, его человеческое «я» возвышалось над этими угрозами, как скала, нет, как огромная гора, нет, как грозовое облако в вышине неба, то есть как нечто величественное, что не может исчезнуть. Оно просто перейдет в иную ипостась, в иную сферу, и этого достаточно, чтобы встретить смерть спокойно, да, встретить спокойно. Но вот тут, в этой одновременно смешной и страшной «народной республике», в этом огромном, совершенно тихом селе, с этими белыми мазанками, с этими старыми купеческими домами с гипсовыми колоннами, Даня вдруг ощутил – что нет, не «ну и что?», он разжевал в картошке, распробовал в воде что-то такое, чего раньше как будто и не было в его жизни – смысл малейших проявлений своего тела, смысл простого качества (простых физических качеств) всего сущего и окружающего. Например, в этом подвале, бывшем подвале банка, где держали свои вклады местные купцы и мещане, имелась такая хорошая, мощная кирпичная кладка, и вот кирпич этот на уровне лестницы был такой прохладный, влажный, он будто слезился, как глаза старого человека, это было даже удивительно, простой кирпич, а он был живой, Даня гладил его ладонью, вспоминая все виденные в жизни кирпичные стены – например, стену старой крепости в Клермон-Ферране или кирпичные стены в родном Харькове. Все они будто стояли перед глазами, все они излучали эту влажную прохладу, и он сам плакал, глядя на этот дурацкий кирпич…
И так было буквально во всем. Однажды вечером вместо картошки ему принесли горбушку черного хлеба (вообще-то хлеба в «народной республике» почти не было), и вот он жевал этот хлеб и тоже почти плакал, до того было вкусно и сладко, он жевал этот хлеб медленно, благодарно, тихо, нескончаемо долго, как какой-нибудь библейский еврей…
Любая грязная лужа с плавающими кузнечиками привлекала его внимание, боже, как там всего было много, в этой грязной луже, как там была богато представлена фауна и флора нашей чудесной Малороссии, как все это было густо, наполнено, живо!..
А тут еще по какой-то непонятной причине народный есаул Почечкин (ударение на первом слоге) велел конвою водить его по селу Светлое туда-сюда, показывая различные достопримечательности, и было жарко, да, очень жарко, и пот заливал глаза, но вместе с тем безумно интересно, Даня тихо задавал вопросы, а конвойный с винтовкой тихо ему отвечал: да, вот тут, видите ли, у нас базар, а вот тут гимназия была, а тут судебное присутствие, везде теперь над каменными домами (присутствие, банк, тюрьма, гимназия, купеческое собрание, торговые ряды) возвышался и гордо трепетал черно-сине-зеленый флаг народной республики, всюду были пришпилены к дверям и столбам и к стенам различных заведений приказы народного есаула. А почему он, собственно, народный, и что это значит? Сначала конвойный испугался, а потом начал тихо объяснять, пока они шли: ну то есть как, изволите видеть, вот есть казацкая
