протезист с Понтификштрассе? Наверное, обрадовалась, когда увидела Лилию Давыдовну с подвязанной щекой.
– Наш врач – немец, за углом от нас.
– Все равно обрадовалась, поверьте. Удружил же ей Александр Ильич.
– Вы не можете даже себе представить, как он страдает.
– Могу лучше вашего. Передайте ему мое сострадание.
– Завтра его увидите – выразите.
– Ко всему еще и места лишился?
– Сам отказался. Нет сил.
– Понимаю, чтоб кошмарики не снились. И что же теперь?
– В русском старческом доме хаузмастером.
Переквалифицировался в управдомы. Нечаянно срифмовалось по смыслу. Ни «золотого теляти», ни «золотого осляти» Давыд Федорович не читал. Хотя в магазине Лясковского и была полка «Россия смеется над Советским Союзом». И стояли на этой полке, главным образом, Зощенко и «чета одесских апулеев», по выражению того, кому зощенковский сказ внушал ревниво-брезгливое чувство. А черноморский «Золотой осел» – это неплохо, забавно. И дешево (наш кумир был прижимист).
Как на зиму кафе втягивали в себя столики, так же и дома поступали с обстоявшими их велосипедами. Перед домом, где жили Ашеры, не пасся велосипедный табунок.
На случай, если внизу с ключами будет стоять Лилия Давыдовна, у Николая Ивановича имелась фраза: «Не составите протекцию, хочу заказать мосье Макарову парадный портрет». Но гостей впускал с недовольным видом привратник. Приветливого консьержа или консьержку так же трудно себе вообразить, как и табличку: «Во дворе приветливая собака».
Вместе с Николаем Ивановичем вошел еще некто, направлявшийся туда же, куда и он. Поднимаясь по лестнице, они чинно не замечали друг друга. Каждый шел с бутылкой и с одинаково русским выраженьем на лице. Немцы, те бы перебросились шуточкой, демонстрируя «компанейский характер». Но русским претит фальшивая немецкая социальность. Впуская этих диких скифов, швейцар заливается беззвучным лаем.
Преодолев шесть маршей (дритте шток или четвертый этаж), Берг и неизвестный оказались перед приотворенной дверью. Оба молча посторонились, пропуская друг друга, но Николай Иванович посторонился чуть больше, и тот вынужден был войти первым, сотрясая праздничную гирлянду бубенчиков на двери.
Уже собралось… всяко больше тринадцати человек, а насколько больше? В прихожей в углу куча мала из шуб.
Лилия Давыдовна, выглянувшая на звон бубенцов, получила за это сразу две одинаковые бутылки с праздничной фольгой вокруг горлышка.
– Папа! Андрей Акимович…
Папа тут как тут. Взял бутылки.
– Мы ставим ребусы! – и убежала.
Этот Андрей Акимович оказался Трояновским-Величко.
– А это Николай Иванович Берг. Высоко сидит, далеко глядит.
Но Трояновский-Величко кривить душой не стал: мол, очень приятно. Никакой приязни к Николаю Ивановичу он не испытывал. Уже сыт по горло этими молодыми
