style="font-size:15px;"> Перед очагом стоял Вульф, жизнерадостный, как всегда, и веселый, хотя брови его были нахмурены. При виде брата Годвин повернулся к большой двери и, пробыв несколько мгновений в свете, снова исчез в темноте. За ним затворилась тяжелая створка. Розамунда подошла к очагу.
– Вы, кажется, озябли, кузина? – сказал Вульф, всматриваясь ей в лицо. – Годвин слишком долго задержал вас в церкви, попросив молиться вместе с ним. Такая уж у него привычка! Я сам страдал от нее. Присядьте же, согрейтесь.
Не говоря ни слова, Розамунда повиновалась и, распахнув свой меховой плащ, протянула руки к пламени, которое играло на ее смуглом красивом лице. Вульф оглянулся. В комнате не было никого; тогда он снова посмотрел на Розамунду.
– Я рад случаю поговорить с вами наедине, кузина, потому что мне нужно задать вам один вопрос. Но я должен попросить вас не отвечать мне на него, пока не пройдут двадцать четыре часа.
– Согласна, – сказала она. – Я уже дала одно такое обещание, пусть оно послужит для обоих. Теперь я жду вопроса.
– Ах, – весело произнес Вульф, – я рад, что Годвин пошел первый, так как это избавляет меня от необходимости говорить; ведь он говорит лучше, чем я.
– Не знаю, Вульф; во всяком случае, у вас больше слов, чем у него, – с легкой улыбкой заметила Розамунда.
– Может быть, и больше, только другого качества; вот что вы хотите сказать. Ну, к счастью, в настоящую минуту дело не касается слов.
– А чего же, Вульф?
– Сердец. Вашего сердца, и моего сердца, и, полагаю, сердца Годвина, если оно у него есть… То есть в этом смысле.
– Почему же можно думать, что у Годвина нет сердца?
– Почему? Ну, видите ли, теперь я ради себя должен умалять достоинства Годвина, а потому объявляю – хоть вы сами знаете это лучше, чем я, – что сердце Годвина похоже на сердце старого святого в хранилище реликвий в Стенгете, которое могло биться когда-то и, может быть, будет снова биться на небесах, но теперь мертво для всего земного.
Розамунда улыбнулась и подумала, что это мертвое сердце не особенно давно выказало признаки жизни; вслух же она сказала только:
– Если вам нечего больше сказать о сердце Годвина, я пойду почитать отцу, который ждет меня.
– Нет, нет, мне еще нужно сказать многое о моем собственном. – И Вульф внезапно сделался очень серьезен, так серьезен, что все его большое тело задрожало. Стараясь заговорить, он только бормотал что-то несвязное. Наконец его мысли вылились в потоке горячих слов:
– Я люблю вас, Розамунда, люблю! Я люблю все в вас и всегда любил, хотя и не знал этого до дня… до дня боя… И я всегда буду любить вас и прошу вас быть моей женой… Я знаю: я грубый воин с массой грехов, совсем не святой и не ученый, как Годвин… Но, клянусь, я буду всю жизнь вашим верным рыцарем, если святые даруют мне милость и силу, я совершу великие подвиги в вашу честь и буду хорошо охранять вас. О, что еще можно сказать?
– Ничего, Вульф, –
