дикие пчелы живут, мед с цветов собирают. Раньше профессия была собирателей дикого меда, бортниками звали их. Кажется, существованию диких пчел больше беды нанесли люди, сельским хозяйством занимающиеся, чем щурки и собиратели дикого меда.
Избы деревенские, точно сестры родные, отличаются лишь размерами. Правда, те избы, что богаче, и стены имеют покрасивее, бревна их не выпирают, как ребра скелета динозавра, а бревнышко к бревнышку так плотно прилажены, лезвие бритвы между ними не просунешь. Изнутри бревна тесаные, гладкие, янтарем желтым отливают, такие стены принято перед праздником великим ножом скоблить, кипятком поливая. А в избах бедных бревна корявые, между ними пакля кусками торчит. В щелях тех полчища клопов государства свои образовали. В войне с хозяевами изб перевес, а знать и победа, всегда на стороне клопов была. У самых богатых дома кирпичом красным обложены, окна в них высокие, да широкие, блеском стекол красуются. На стенах висят в тонких деревянных рамках фотографии многочисленной родни. Время от времени хозяйка снимает их со стены, смахивает тряпочкой пыль и подолгу рассматривает слезящимися глазами. В красном углу горницы в тяжелой раме, в ризах висит темное с трудом различимое лицо. Над ним нимб виден. Значит, это лик святого. Только какого?.. В простенке часы-ходики висят с гирей на цеапочке. В форме сосновой шишки. У бедных окна маленькие, подслеповатые, вместо случайно выбитого стекла, пучок соломы или подушка торчит. Да, что говорить про богатых, полы у них деревянные, у некоторых даже крашеные, дорожки из рядна постелены, а в сенях на полу рогожа постелена. Чтобы в горницу грязи не носили, разувались в сенях… Чистота и строгость в таком дому. Зайдешь в такой дом по делу, стоишь столбом безмолвным у порога самого, боясь движением лишним что-то нарушить. Зыркнет глазами ледяными в незваного гостя, холодом от взгляда того по всем членам волны расходятся. Хозяин, тот и головы не повернет в сторону пришедшего – стоит ли расходовать взгляд-то на мелочь всякую. Не дай Бог, пришел во время неурочное, когда хозяева за стол сели. Запахом щей с говядиной все пространство заполоняется. Ситный хлеб, нарезанный, горкой на столе высится… Ком в горле у пришедшего возник, дух невольно перехватывает. Чтобы не задохнуться, приходится долго слюну глотать. А она, проклятущая, как назло рот заполняет. Нет, тут за стол пригласить не догадаются. Ждешь, когда хозяин внимание на тебя обратит, да, толкнув локтем хозяйку, скажет: «Узнай, что этому надо?» Но такого оборота событий долго приходится ждать, с ноги на ногу переминаясь. А обедающие не торопятся. Медленно перемещаются ложки по воздуху, еще медленнее двигаются челюсти. Продержав в покорности долгое время, до чаепития самого, наконец, смилуются, и хозяйка, вытирая тыльной стороной пухлой руки влажные, жирные от мяса губы, и еще раз окинув взглядом тебя презрительным, вроде вошь последнюю, скажет резко: «Ну, что тебе?»
«Да, вот мать прислала…»
Договорить не дадут, прерывают: «Не вовремя ты тут появился?.. Ну, ладно уж, возьми там, в углу
