но особым шиком считается обойтись без этого. Мучение, говорят, адское, такое, что во время процедуры люди нередко теряют сознание. В перерывах Сорокин важно курит, обычно предлагая сигарету и своему белому как мука заказчику, который принимает её нервно дрожащими пальцами. По окончании процесса свежая татуировка обтирается тряпкой, чуть обрызганной спиртом, и её счастливый обладатель, держась за руку, уходит к себе. Весь остаток дня он сидит где-нибудь в углу, нахохлившись как сыч, а ночью пугает обитателей палатки дикими стонами. Эти татуировки почти всегда ни на что не похожи, включая и картинки, с которых они сделаны. Змея напоминает радиаторную батарею, дракон смахивает на крокодила, а скорпион вообще чёрт знает на что – на какого-то комара с кинжалом. Два раза ребят с наколками отвозили в санчасть – у одного была инфекция, у другого – заражение крови. Ничего удивительного в этом нет, странно только то, что подобных случаев ещё не так много. Впрочем, они никого из заказчиков Сорокина не останавливают.
Расскажу ещё о том, как мы тут моемся. Как по поговорке – кто о чём, а вшивый о бане. Собственно, баня у нас появилась около полугода назад, её построил один из прежних начальников узла майор Казырин. Его до сих пор всё подразделение вспоминает с каким-то благоговением. Она представляет собой узенькую землянку с деревянными стенами, печкой, на которой в двух огромных чанах постоянно кипятится вода, и железным мангалом в углу. Распоряжается там маленький, толстенький и чистенький банщик Ефимов, которого страшно ненавидят солдаты, и который вместе с тем очень хорошо устроился в бане, и даже, кажется, спит у себя на рабочем месте. Это и не удивительно, думаю, за один свежий и цветуще-розовый вид ему в нашей палатке устроили бы тёмную. Впрочем, многие к нему, напротив, подлизываются, видимо, надеясь по дружбе с ним как-нибудь вне очереди помыться.
Помню я первый свой поход в баню. Вообще, мы обычно мылись раз в полмесяца, но в этот раз из-за чего-то банный день объявили на неделю раньше, кажется, из-за занятости в нарядах всех офицеров, чья очередь наступила в тот раз. Слух о бане ещё за три дня разнёсся по казарме, и солдаты радовались как дети – шутили, хлопали друг друга по плечу и чуть ни бросались обниматься. Меня всё это очень рассмешило. В части баня была довольно рядовым событием, которое можно было иногда и пропустить. Эх, не знал я тогда ещё, что такое наша нынешняя грязь… В назначенный день нас построили, выдали каждому по небольшому куску мыла, мочалке, а также по крохотному, размером чуть ни с платок полотенцу, и повели мыться. На входе в баню нас встречал улыбающийся Ефимов и раздавал каждому по два ушата – один почему-то пустой, предназначения которого я сначала не понял, а другой – наполненный тёплой водой. Раздевшись в прихожей с земляным полом, мы вступили в саму парилку – обитую нетёсаной доской комнатку размером четыре на четыре метра. Ефимов, важно вошедший после нас, с какой-то торжественностью, действительно подходящей к случаю,
