ее до плодоношения, по-настоящему извлечь из своего тела и выплеснуть на бумагу – написать ее, как ты выражаешься, «интеллектуально, эмоционально и в большом объеме». Наконец я достигла той точки, после которой не написать книгу было ужаснее, чем написать отстойную вещь, и поэтому я погрузилась в серьезную работу.
Закончив книгу, я поняла, что все складывалось именно так, как и должно было сложиться. Я не могла написать свою книгу раньше: просто не созрела – ни как писатель, ни как человек. Чтобы добраться до той критической отметки, я должна была прийти к написанию своей первой книги и проделать все, что я делала за десятилетие – с двадцати до тридцати лет. Мне пришлось написать множество отдельных предложений, которые не желали превращаться ни во что цельное, и массу рассказов, из которых ни разу не сложился роман. Я должна была читать взахлеб и исписывать километры дневников. Мне требовалось время, чтобы оплакать свою мать, примириться с детством, вступать в дурацкие – и сладкие, и скандальные – сексуальные отношения и взрослеть. Короче говоря, я должна была пройти путь самопознания, о котором упоминает Фланнери О’Коннор в цитате, написанной мной на детском мольберте. И как только я вступила на этот путь, мне пришлось надолго остановиться на первом шаге самопознания – смирении.
Знаешь ли ты, что это такое, горошинка моя? Что это такое – быть смиренной? В английском языке слово humility («смирение») происходит от двух латинских слов – humilis («скромный, незначительный») и humus («почва, земля, прах, персть»). Быть скромным. Стать перстью. Стоять внизу, на земле. Вот куда я спустилась, когда дописала последнее слово своей первой книги. На землю. Прямо на холодный кафельный пол. И зарыдала. Всхлипывала, и завывала, и смеялась сквозь слезы. Прошло не меньше получаса. Я была слишком счастлива и благодарна, чтобы встать. Пару недель назад мне исполнилось тридцать пять лет. Я была на третьем месяце беременности своим первенцем. Не знаю, какой сочтут мою книгу люди, хорошей или плохой, ужасной или прекрасной – мне было все равно. Знаю лишь одно: у меня в груди больше не бьются два сердца. Я вытащила одно наружу голыми руками – выстрадала его и отдала ему все, что у меня было.
У меня все получилось, потому что я отказалась от всех грандиозных представлений, которые у меня сложились о себе и своих писательских способностях – ах, такая талантливая! такая молодая! Я перестала быть грандиозной. Я спустилась с небес и поняла одно-единственное, что имеет значение: вынуть то самое лишнее бьющееся сердце из своей груди. То есть написать свою книгу. Свою, вполне возможно посредственную, книгу. Свою книгу, которую, весьма вероятно, никогда не опубликуют. Свою книгу, которой не место рядом с теми произведениями, какие я в восхищении перечитывала и помнила почти наизусть. И только после смиренной капитуляции я смогла выполнить работу, которую мне необходимо было
