брат! – сказал Ижорской, когда Рославлев сел на лошадь. – Смотри держись крепче: конь черкесской, настоящий Шалох. Прошлого года мне его привели прямо с Кавказа: зверь, а не лошадь! Да ты старый кавалерист, так со всяким чертом сладишь. Ей, Шурлов! Кинь гончих вон в тот остров; а вы, дурачье, ступайте на все лазы; ты, Заливной, стань у той перемычки, что к песочному оврагу. Да чур не зевать! Поставьте прямо на нас милого дружка, чтобы было чем потешить приезжего гостя.
– Уж не извольте опасаться, батюшка! – сказал Шурлов, поседевший в отъезжих полях ловчий, который имел исключительное право говорить и даже иногда перебраниваться с своим барином. – У нас косой не отвертится – поставим прямехонько на вас; извольте только стать вон к этому отъемному острову.
– Ну то-то же, Шурлов, не ударь лицом в грязь.
– Помилуйте, сударь! Да если я не потешу Владимира Сергеевича, так не прикажите меня целой месяц к корыту подпускать. Смотрите, молодцы! Держать ухо востро! Сбирай стаю. Да все ли довалились?.. Где Гаркало и Будило? Ну что ж зеваешь, Андрей, – подай в рог, Ванька! Возьми своего полвапегова-то кобеля на свору; вишь, как он избаловался – все опушничает. Ну, ребята, с Богом! – прибавил ловчий, сняв картуз и перекрестясь с набожным видом. – В добрый час! Забирай левее!
В одну минуту охотники разъехались по разным сторонам, а псари, с стаею гончих, отправились прямо к небольшому леску, поросшему низким кустарником.
– Терешка! – сказал Ижорской стремянному, который отдал свою лошадь Рославлеву. – Ступай в липовую рощу, посмотри, раскинут ли шатер и пришла ли роговая музыка[52]; да скажи, чтоб чрез час обед был готов. Ну, любезные! – продолжал он, обращаясь к Рославлеву. – Не думал я сегодня заполевать такого зверя. Вчера Оленька раскладывала карты, и все выходило, что ты прежде недели не будешь. Как они обрадуются!
– Да точно ли они сюда приедут?
– Экой ты, братец! уж я сказал тебе; что они обедают здесь, вон в этой роще. Да не отставай, Ильменев! Что ты? Иль в стремянные ко мне хочешь?
– Лошаденка-то устала, батюшка Николай Степанович! – отвечал господин в зеленом сюртуке.
– Молчи, брат! Будешь с лошадью. Я велел для тебя выездить чалого донца, знаешь, что в карете под рукой ходит?
– Ох, боек, отец мой! Не по мне: как раз слечу наземь!
– И полно, братец, вздор! Не кверху полетишь! Да тебе же не в диковинку, – прибавил Ижорской, толкнув локтем Рославлева. – Ты и с места слетел, да не ушибся!
– Как, Прохор Кондратьевич? – спросил Рославлев. – Так не вы уж городничим в нашем городе?
– Да, сударь! Злые люди обнесли меня перед начальством.
– Расспроси-ка, какую он терпит напраслину, – сказал Ижорской, мигнув потихоньку Рославлеву. – Поклепали малого, будто бы он грамоте не знает.
– Неужели?
– Не грамоты, батюшка, – имя-то свое мы подчеркнем не хуже других прочих, а вот в чем дело: с месяц тому назад наслали ко мне указ из губернского правления, чтоб я донес, сколько квадратных саженей в нашей площади. Я было хотел посоветоваться с уездным стряпчим:
Оркестры, составленные из охотничьих рогов, возникли в России в середине XVIII в. и просуществовали около ста лет, каждый из рогов мог извлекать только один звук.
