отсидел за разбой, вышел, идти ему некуда было, вот и он стал у нее жить, – начал рассказывать Степан. – Здоровый, весь в наколках. Тихо себя вел, порядки свои не устанавливал. А пил Васька, так мужика того звали, совсем мало, говорил, что буйный становится, как лишнего выпьет. Знал он за собой такое, через это и на зону попал.
– А Клавка все эти годы зло на Лидку копила, – подхватила Нюрка, – что Пашка у нее в тепле и сытости живет, вот и стала Ваську подзуживать. Мол, сын ее у чужих людей обретается, домой глаз не кажет, уж коли ты мужик и здесь живешь, так мог бы его воспитанием заняться. Васька отмахивался: я, говорит, свое уже отсидел и больше туда не собираюсь. Твой сын, ты и занимайся.
– В тот день, – вспоминал Степан, – сидели мы у Клавки, пили в честь праздника – Ленинский субботник был. Она опять свою песню про Пашку завела, что Лидка с близнятами ему дороже родной матери, что сманили они ее кровиночку из дома, против нее, бедной, настроили. Видно, Васька норму-то свою перебрал, потому что побагровел весь, и глаза стали бешеные. А тут как заорет: «Я им, сволочам, башку оторву» – и из дома выскочил. Я Клавке говорю: «Верни мужика, беда будет». Она смеется: «А кому беда-то? Если им, так пусть, мне-то что?». Однако за Васькой мы пошли.
– А мы как раз двор школьный убирали, – это уже Нюрка вступила. – Кто деревья белил, кто клумбу копал. Так вот близнята подметали, а Пашка с другими мусор в машину бросал. Тут Васька во двор вбегает, по виду, как зверь дикий, остановился и озираться стал. Увидел близняшек – и к ним, схватил их за шиворот, поднял и с размаху друг об друга ударил, орет: «Башку оторву». Все кричать начали, близнята плачут, кто-то милицию побежал вызывать. Я на Пашку смотрю, а он белый весь стал, только глаза аж черные.
Я воочию представила себе не только эту картину, но и те чувства, которые владели Матвеем. Интересно только, почему в его деле не было ни слова о мальчишках.
– Схватил он камень здоровый, – продолжала Нюрка, – что в мусоре лежал, и как запустит Ваське в спину. Да так ловко попал, прямо по хребту. Васька близнят выпустил, к Пашке повернулся и опять как заорет: «Башку оторву». Пашка близнятам кричит: «Бегите в школу», а они привыкли слушаться, ну и побежали. А Пашка еще один камень в Ваську запустил. Я так поняла, он того от близнят на себя отвлекал. Ну, Васька на него и попер, орет: «Убью, тварь». А у Пашки вилы в руках были, которыми он мусор в машину кидал…
Их-то он с размаха Ваське в живот и вогнал, да еще напрягся весь, чтобы его самого не свалило. Васька упал, за вилы схватился, видно, вытащить их хотел, орет по-матерному…
– Тут мы с Клавкой во двор вбежали – крики-то издалека слышно было. Клавка к Ваське кинулась, причитает. А Пашка-то посмотрел на нее и вроде тихо сказал, да только все слышали: «Будь ты проклята!». Повернулся и в школу пошел.
Будто заново пережив этот страшный день, они замолчали.
А я сидела и думала: Господи, сколько же на долю Матвея всего выпало, как он смог все это выдержать, ведь мальчишкой совсем был. Как
