для наслаждения художественным произведением, можно вместе с парадной одеждой снять с себя заодно и вериги направления?..
Конечно, есть много произведений художественного слова (на тему любви, страха смерти и пр. и пр.), не вступающих в конфликт ни с каким из направлений. Но и в этой нейтральной области не все и не всем доступно. Вряд ли, например, душа католического патера способна воспринять красоты гейневской любовной лирики. О лирике «гражданской» нечего и говорить. Возьмите такой перл, как «Рыцарь на час»{76} – и скажите: доступен ли он, может ли он быть доступен, например, г. Буренину[90]? Где у него, у Буренина, возьмется для этого надлежащее настроение?.. А между тем этому «критику» нельзя отказать ни в известном эстетическом чутье, ни в литературной начитанности…
«…Искусство – отражение природы. Боже, храни его от направления, но настроения – сколько угодно».
Но что же делать, когда направление вместе с тем и настроение, когда настроение вместе с тем и направление?
Автору приведенных строк, по-видимому, совершенно чуждо такое сочетание: статья его напечатана в газете, направление которой всегда было свободно от настроения, подменяя его указанными выше суррогатами: лицемерием и цинизмом.
Мы же скажем: Pereat (да погибнет) писатель-раб, писатель-наемник направления! Vivat (да здравствует) писатель, который служит направлению, служит своему настроению!
Если «настроение» – великое дело в области художественного слова вообще, то в лирике оно играет исключительную роль (других искусств я не касаюсь; в музыке, например, настроение – все). Критик тогда лишь имеет право говорить о лирическом поэте, когда у него в груди хоть раз ночевали чувства, волнующие этого поэта. Иначе глухой будет судить о гамме, а слепой – о спектре. Запомним это.
В декабрьской книге «Русской Мысли» за прошлый год г. Протопопов возобновляет «Письма» о литературе, печатавшиеся в том же журнале в первой половине 90-х годов.
Первое «Письмо» г. Протопопова производит крайне тягостное впечатление, особенно в той части, где критик говорит о поэзии П. Я.[91]
Будем «документальны».
Сделав довольно тривиальный книксен перед искренностью П. Я., почтенный критик говорит: «Истинный поэт „сердца волнует, мучит, как своенравный чародей“, а г. П. Я. не столько сердце, сколько наши слуховые органы потрясает… Уж так устроен г. П. Я., что не может спокойно, без крика и жестов, говорить ни о чем. Надо привести хоть какое-нибудь доказательство», – справедливо решает г. Протопопов и, погадав на пальцах (буквально{77}), останавливается на следующей пьесе (приводим три наиболее решительных строфы из пяти):
"Сколько раз надо мной пролетал
Ураган, беспощадно-суров,
Сколько
П. Я. – один из псевдонимов известного писателя-народника Петра Филипповича Якубовича-Мельшина (род. в 1860 г.). Под этим псевдонимом Якубович выступал как поэт. Он начал свою литературную деятельность в 1887 г., печатая свои стихотворения в различных периодических изданиях. Впоследствии сотрудничал главным образом в «Русском Богатстве».
В 1884 г. П. Я. был заключен в Петропавловскую крепость; в 1887 г. по процессу Лопатина был приговорен к смертной казни, которая была ему заменена каторгой, откуда он вернулся лишь в 1899 г. Впечатления, вынесенные им из жизни на каторге, художественно воспроизведены в его известных очерках «В мире отверженных».
В поэзии П. Я. преобладают гражданские мотивы, изображение народного горя, призыв к борьбе за освобождение народа и к отказу от личного счастья во имя этой борьбы.
