сделала?! Он же не мог просто так! Ты что-то сделала, раз он…
– Я?!
Мать вдруг засмеялась, и Сашка тоже неуверенно улыбнулся: а вдруг она его просто пугает?
– Я сделала?!
Татьяна поперхнулась смехом и закашлялась, страшно покраснев – махала руками и задыхалась. Сашка кинулся на кухню, притащил воды в кружке, мать отпила, продышалась и с силой отшвырнула кружку в сторону, плеснув водой.
– Я сделала?!
Сашка в испуге отступил и первый раз пожалел, что так похож на отца: ему показалось, что мать видит перед собой не сына, а мужа, такой яростью горели ее глаза.
– Ты хочешь знать, что я сделала?! Я всю свою жизнь его любила, я сына ему родила, прыгала вокруг него, пылинки сдувала, только что с ложечки не кормила! А он меня предал! Квартирой от нас решил откупиться… Предатель, иуда! И ты туда же – достойный сын своего отца! Что я сделала!.. Вот иди теперь к обожаемому папочке, давай! То-то ты его новой жене нужен! Как раз будешь там… за ребенком присматривать. Кто там у них ожидается… не знаю. Брат у тебя будет… или сестра…
Татьяна выдохлась, но смотрела все равно гневно, а Сашка совершенно растерялся:
– Мама…
– Что я сделала! Видеть тебя больше не хочу!
И ушла из комнаты, хлопнув дверью.
Мир рухнул.
Почему-то ему вдруг пришла в голову совершенно неуместная мысль: значит, они опять не поедут к морю. Давно собирались, вместе с Бахрушиными строили планы, выбирали маршрут, но все что-то мешало, то одно, то другое, и отец почему-то не желал ехать «всем колхозом», а Сашка не хотел без Ляльки…
И вот!
Прошлым летом… не вышло… и теперь… опять… не выйдет…
Сашка повалился на пол и зарыдал в голос, как рыдал в детстве, заходясь в истерике, – здоровый четырнадцатилетний парень с пробивающимися усиками и в тапочках сорок первого размера. Отец их подло предал, он сам чудовищно обидел мать, она теперь его никогда не простит, он остался совсем один и никому не нужен, если только Ляльке, но она далеко, а если бы сейчас была здесь… Если бы она сейчас была здесь, то он, может быть, так бы и не плакал.
Конечно, Татьяна тут же прибежала и обняла его, и заплакала вместе с ним, и утешала, и целовала, и отпаивала какой-то вонючей гадостью из темного пузырька, и кляла себя за то, что сорвалась на ни в чем не повинном сыне, а Сашка, давясь слезами, твердил только одно:
– Мамочка… прости… меня…
Потом они помирились и долго сидели, обнявшись, на полу среди рассыпанных книг.
– Ничего, не пропадем! – сказала Татьяна, взъерошив ему волосы. – Пробьемся!
– Ненавижу его!
Татьяна вздохнула:
– На ненависти, друг мой, не проживешь. Бог с ним, пусть… как хочет. А мы – сами по себе.
На следующий день Сашка пошел и постригся под нулевку. Лялька ахнула, а мать только покачала головой: «Дурачок мой маленький! Да разве в волосах и глазах сходство! Сам будь другим». Волосы отрасли, конечно. Чуть
