осторожный взгляд портье. То юноша в белой накидке, следовавший за ним по пятам. Но он не покидал отель. Был готов лететь в Ливан. Но прежде, чтобы не вызвать подозрений у Али Хамида, решил посетить Сабрату, осмотреть античные руины и сделать мнимый заказ на какой-нибудь мраморный камень.
В стороне от шоссе, у лазурного моря, среди пепельной пустыни высились хрупкие золотистые колонны, пролегали мощенные плитами улицы, круглился амфитеатр, виднелись постаменты исчезнувших статуй, зарастали мхами надгробия с римскими надписями. Торобов, оказавшись в этих дивных развалинах, вдруг ощутил такой покой, такую душевную сладость, такую нежданную благодать, словно не было жестокой погони, неусыпной бдительности, недремлющих страхов. Этот золотистый город своими колоннами, резными капителями, пустынными улицами был тенью. Был видением. Был наполнен духами исчезнувших времен и покинувших землю душ. Словно кто-то божественный очертил эту землю у моря волшебным кругом, за который не проникали чудовищные бури и беспощадные схватки. За пределами этого круга шла бойня, бушевала нескончаемая революция, русские бомбардировщики пикировали на сирийские цели, шли на казнь мученики, захлебывались ненавидящие проповедники, тонули в волнах баркасы с беженцами. А здесь, в тихом солнце, светлело надгробие с полустертыми письменами, парила в небе каменным цветком резная капитель, море лизало берег стеклянными языками и тихо пела на мшистом камне малая птица.
Торобов не старался воскресить излетевшую жизнь. Не звал обратно плывущие по волнам галеоны, шумные торжища и громогласные шествия, театральные действа и курения фимиамов. Он был счастлив оказаться среди теней, самому стать тенью. Отрешиться от своей изнуренной плоти, от горьких воспоминаний, от жестоких предчувствий. Оттолкнуться от золотистого камня и полететь, воздев руки, туда, где в голубых садах гуляют блаженные мудрецы.
Он обредал развалины, фотографировал фрагменты статуй, надписи на плитах, резные листья коринфской капители. Все это он покажет Али Хамиду, чтобы больше никогда не вспомнить.
Он увидел тесаный камень, одиноко лежащий среди иссохшей травы. Это был куб со стертыми гранями, изъеденный ветром, в шелухе лишайников. На нем едва проступал знак, то ли буква, то ли безвестный иероглиф. Это был алтарь, поставленный на окраине города, недалеко от моря. «Алтарь неизвестному Богу», – восхитился Торобов, ощупывая камень. Камень был шершавый, чуть прогрет солнцем, от него в ладони текли едва ощутимые силы, таинственные волны, словно он признал Торобова, ожидал его здесь столетиями и наконец они встретились.
Торобова волновала мысль, что это тот самый алтарь, о котором говорилось в Писании. Тот камень, на котором, среди мраморных изваяний богов, не было статуи, а только трепетало сияние, предвещая великое чудо. И теперь это чудо случилось, чудо их предсказанной встречи.
Торобов опустился на колени, обнял камень, прижался к нему щекой. Кругом колыхались сухие былинки, сквозь них синело
