вас без лишней грубости или усложненности, ему стиля хватает. Хочнер адаптировал какие-то работы Хема для телевидения и кино. Иными словами, Хоч наживался на Эрни, да и Эрни внакладе не оставался. Хочнер часто выступал посредником при торге за права. У Хема была способность выбирать себе нужных друзей; научился он этому рано и допоздна не разучивался. С другой стороны, он себе подбирал и лизоблюдов, подхалимов, которые его высасывали, едва ли отдавая что-то взамен характером или почитанием. Весь мир заражен раком этих подлипал – они присасываются и едут на победителе, на чемпионе, и Хемингуэй тут не был исключением: они пиявками сосали из него и ехали на нем, как на лодке. Иногда он кого-нибудь стряхивал, но такому всегда находилась замена. Имя Хема, его образ были раздуты вне всяких пропорций к его таланту. Однажды в Кунео его узнала толпа на улице, и его б раздавили, если б не вмешался армейский эскадрон. Такое дикое обожествление – болезнь, вызванная тем фактом, что у толпы нет костного мозга, нет души, ничего нет, а они ищут чего-то, чтоб на нем повиснуть над провалом. Хем для них был то, что надо. Мужик мужиком. Хорош и с кулаками, и с ружьем, и с выпивкой, и с бабой, и с войной, а на стороне также пописывал, что он там писал, и ходил на корриды, и ловил очень крупную рыбу. Когда же он пошел по пути самоубийства, для них все было кончено. На некоторое время. Всегда найдется кто-то другой. Еще один мужик мужиком. Или еще один Ван Гог. Или другой Арто. Или новый Селин. А то и Жене. Один стакан требует другого – пускай же не кончается оттяг!
В этой порции жизни Хемингуэя Хочнер встретился с человеком, который больше не мог писать так, как это делал ранний Хемингуэй. (По моему мнению.) «За рекой в тени деревьев» и «Празднику, который всегда с тобой» недостает разреженности Хемингуэева стиля. И вместе со стилем содержание тоже казалось безрезультатным, вялым, обтерханным. Обе книги трудно было читать, поскольку мы ожидали большего. В «Старике и море», которая обдурила нобелевскую публику и многих других моих знакомых, Хемингуэй, заприметив свои неудачи (по моему мнению), попытался вернуться к своей трансатлантически-телеграфной манере прежнего письма. Стиль-то он себе вернул, то есть структуру, а вот содержание опять подкачало. Для большинства тех, кто читает написанное, это казалось вполне возвращением, но для тех, кто пишет написанное, а не только читает его, – все признаки были на месте: Хему конец. Кореша с Эйвой Гарднер, Гэри Купером; им восхищаются в Америке, его любят в Испании, в Париже, на Кубе; сидя с ночами вина за столом, где полно склеенных им, он говорил говорил говорил, совсем как старый пьянчуга будет говорить о прошлом, и не везло ему больше – с парой авиакатастроф и смертью его кореша Купера. Ну и засада! Он знал Лапу Шора, Леонарда Лайонза, Джимми Кэннона, всех победителей! Говорил о том, что чемпион сходит с пьедестала, когда готов. Говорил о Теде Уильямзе, ДиМадже. У него был список. Остальное – быстрый спуск. Сначала думал, что слепнет. Свары из-за денег. Ну и не без грязного белья, само собой. Рассудок ему отказывал, он воображал всякое. Украдкой пробирался
