не щадили и тех, кто находился рядом с их жертвами.
Но удар, обрушившийся на семью Ле Пен, последовал совсем с другой стороны.
В 1984 г. в поместье Ле Пена в Монтрету гостил журналист газеты Le Figaro Жан Марсильи, работавший над биографией Жана-Мари (к тому моменту Национальный Фронт стал уже заметным политическим явлением). Между молодым журналистом и уставшей от жизни в «золотой клетке» Пьеретт вспыхнула симпатия… и 10 октября 1984 г. мать троих детей и жена лидера Национального Фронта со скандалом ушла из дома вместе с несостоявшимся биографом Ле Пена.
Скандал продолжился и после ее ухода: Пьеретт изо всех сил старалась скомпрометировать имя Ле Пена, давала бесчисленные интервью, не жалея черной краски для описания характера и привычек своего бывшего мужа. Впрочем, не жалела она и дочерей, которые остались с отцом, сплотившись вокруг него, как верные солдаты вокруг своего раненого командира. Чтобы уязвить самолюбие Жан-Мари, фотографировалась обнаженной на обложке «Плейбоя». Фотографии, которые до сих пор можно без особого труда отыскать в сети, вызывают смешанные чувства: все-таки экс-модели к этому времени было уже почти под пятьдесят. Янн Ле Пен, которая увидела фотографии во время своего медового месяца, путешествуя по Юго-Восточной Азии, высказалась про них очень грубо: «…наружу, половая тряпка в ж…е». Пристали репортеры и к Марин, но та нашла другие слова: «Мама – это тайный сад, а не общественная помойка»[16]. Тем не менее, она очень тяжело переживала разрыв родителей: «Полтора месяца я не могла есть – меня рвало каждый раз, когда я пыталась проглотить кусок», – вспоминала она в автобиографии.
А Пьеретт не унималась. Ее рассказы о «зоологическом антисемитизме» бывшего мужа во многом способствовали формированию легенды о «фашиствующем политике», которая сопровождала лидера Национального Фронта долгие годы. Помимо всего прочего, она наотрез отказалась отдавать Ле Пену запасной стеклянный глаз, который всегда носила в сумочке (в драке на предвыборном митинге Ле Пен потерял глаз и носил искусственный). Жан-Мари был в ярости. «Ты приползешь в Сен-Клу (западный пригород Парижа, где располагалась вилла Монтрету) на коленях», – писал он Пьеретт. И не экономил на эмоциях, описывая, что он станет делать с ней в этом случае. Щадя эстетические чувства читателя, не станем останавливаться на карах, которые Ле Пен обещал бывшей жене[17].
Много лет спустя Пьеретт, оставленная всеми своими любовниками и мужьями, без гроша в кармане, действительно вернулась в брошенную когда-то семью – и почти на коленях. Хорошо зная крутой нрав своего бывшего мужа (Жан-Мари уже давно был женат вторым браком на полу-француженке, полугречанке Жани), она попробовала наладить контакты со старшими дочерьми – Мари-Каролин и Янн. Те приняли «блудную мать», сняли ей квартиру и начали планомерную «осаду», целью которой было убедить отца принять раскаявшуюся Пьеретт. И только после того, как Жан-Мари, характер которого с годами смягчился,
Там же.
Надо сказать, что после развода Пьеретт досаждала Жану-Мари еще и постоянными намеками на то, что в жилах его дочерей течет не вполне «чистая» французская кровь. В отличие от стопроцентного бретонца Ле Пена, Пьеретт Лаланн происходила из семьи виноделов с юга Франции (регион Медок), и ее генеалогическое древо было изрядно «подпорчено» средиземноморским влиянием: она с гордостью рассказывала, что среди ее предков были не только итальянцы, но и левантийские арабы, и даже евреи.
