Так и есть – все достает меня, останешься, говорит, один-одинешенек, как я помру, даже родного человека не будет.
– А тетка?
– А чего тетка? У нее своя семья, и потом, ты ж понимаешь – кому нужен такой родственничек, как я?
– Мне. – Она потянулась всем телом и пожаловалась: – Жарко, ужас просто! Зачем натопил так сильно?
– А париться как? – возразил Женька, берясь за веник. – Ну, держись – это тебе не сауна твоя модная, это настоящая русская баня.
Выйти из этого ада на своих ногах Марина не смогла – Хохол так уделал ее веником, что она не чувствовала собственного тела, оно стало ватным, невесомым. Он принес ее в дом, уложил на кровать и пошел париться сам, а Марина мгновенно уснула, едва голова коснулась подушки. Ей приснился Хохол, каким он мог быть, наверное, в детстве – темноволосый, с упрямым выражением лица, со сведенными к переносице бровями. Марине почему-то было смешно от этого видения, и она проснулась от собственного смеха, вздрогнув при виде сидящего напротив на стуле Женьки.
– Фу, черт, напугал!
– Ты так смеялась, киска, как будто клоуна увидела.
– Представляешь, мне ты приснился, маленький… – Марина улыбнулась и посмотрела на него, чуть прищурив глаза.
– Ну, понятно тогда – что может быть смешнее Жеки Хохла?
– Бестолковый ты. Иди ко мне. – Она откинула одеяло, под которым лежала, и похлопала рукой по постели. – Я соскучилась…
Хохол сбросил полотенце и лег к ней, пахнущий березовым веником, свежий и почему-то вдруг такой желанный, что Марина непроизвольно застонала, закусив губу.
– Ты что, киска?
– Я тебя хочу, Женька… так хочу, что сейчас с ума сойду, – призналась она, ложась на него сверху. – Поцелуй меня.
Уговаривать его никогда не приходилось, и потом – здоровый мужик целый месяц был вынужден только смотреть и облизываться, и сейчас дорвался до желаемого…
К сожалению, кровати оказалось не под силу вынести то, что он делал с Мариной, и старая деревянная конструкция со страшным треском развалилась под ними.
– Ну, песец бабкиному ложу! – констатировал Женька, помогая Коваль подняться.
Посмотрев друг на друга и на рухнувшую кровать, они вдруг разразились таким хохотом, что их слышали, наверное, на другом конце поселка. Женька поднял Коваль на руки и закружил по комнате, подбрасывая вверх:
– Что, допрыгалась? Даже койка не вынесла твоих приколов!
– Или, может, твоих? – смеясь, спросила Марина, ухватившись за его шею. – Хватит швырять меня, голова кружится.
Женькины руки гладили ее, и Марина улетала, закрыв глаза. Она никогда и не подозревала, что он может одновременно быть жестким и нежным, то едва прикасаться, а то оставлять синяки, которые сам же потом покаянно целовал и клялся, что больше никогда, ни за что…
…Они лежали на матрасе, брошенном на пол, обнявшись, и целовались.
– Кисулька,
