Коваль такой, какая есть! И больше никогда уже этого не будет…
Вздохнув, она набросила легкое черное платье и позвонила в номер Хохла, велев тому присоединяться. На пляже было мало народа, в основном – пожилые немецкие пары, прогревающие свои престарелые тела на теплом солнышке.
– Откуда их столько? – шепотом спросил Женька, прислушиваясь к каркающей немецкой речи.
– Это тебе не российские дедки-бабки, которым пенсии только-только с голоду не помереть хватает. Эти за жизнь накопили, теперь могут себе позволить, – откликнулась Марина. – Они же пашут с молодости как каторжные, без отпусков и отгулов, зато в старости начинают жить полной жизнью.
– Да на хрен такая жизнь в старости-то? Впечатлений надо смолоду набираться. Вон тот дед, по-моему, в сорок первом под Москвой еще был, – кивнул Хохол в сторону дряхлого на вид старичка в полосатых шортах. – Ну, точно! И план «Барбаросса» читал в подлиннике!
Тем временем дедуля неторопливой старческой походкой направился к морю, сделал пару взмахов руками и вдруг с разбега упал в воду, поплыл вразмашку, стремительно удаляясь от берега. Коваль захохотала, глядя на обескураженное лицо телохранителя:
– А ты говоришь!
Она растянулась в шезлонге, не рискуя купаться в холодном море в первый день, чтобы не простудиться.
– Ограничусь бассейном, – объяснила удивленному Хохлу, который, в отличие от хозяйки, все же сплавал до буйка и обратно.
Они провалялись до вечера, решив не идти на ужин в отель, а проехаться в город и поискать там японский ресторан, коих тут должно быть немало. В последнее время Хохол тоже стал страстным поклонником восточной кухни и даже без Марины мог засесть в «Шаре» на пару часов.
Коваль зашла в номер переодеться и застряла перед зеркалом почти на час, разглядывая свое лицо. Морщин не прибавилось, к счастью, да и губы, подправленные снова месяц назад, тоже выглядели неплохо, но вот глаза… Даже зеленые линзы не скрадывали выражения, застывшего в них намертво. Черные очки лучше не снимать. Хохла уже мутило от Марининой любви к черному, он жаловался как-то Ветке, что совсем перестал различать краски, перед глазами всегда черно от ее нарядов. Но Коваль это мало беспокоило – в этом цвете она чувствовала себя вполне комфортно. И даже на отдыхе не собиралась изменять привычкам: все, что взяла с собой, было черным, даже купальники.
Заказав по телефону аренду машины, Марина поправила прическу, сооруженную с великим трудом, так как с длинными волосами оказалось много мороки, и вышла в холл. Хохла еще не было, и она опустилась в мягкое кресло возле огромной цветочной клумбы, от которой исходил тонкий, едва уловимый запах фиалок. Коваль увлеклась рассматриванием цветов настолько, что не заметила, что и ее саму разглядывают, совсем как она – фиалки. У барной стойки на высоком табурете сидел мужчина лет сорока – сорока пяти, со светло-русыми волосами и поразительно карими глазами – довольно редкое сочетание. Марина видела такое раз в жизни, ее прежний телохранитель Макс был кареглазым блондином. Судя по небрежному шику, с которым
