тяжкие переговоры, и, таким образом, с самого начала вселял в их души холодок страха и неуверенности. Не видя стекла, человек цепенел от ужаса, думая, что перед ним пустота, тем более что коварный Цернциц спрятал за шторами несколько вентиляторов, которые гнали в лицо несчастному свежий воздух пространства и открытого неба.
Цернциц любил свое окно и, время от времени подходя к нему, скрестив на груди руки на манер толстозадого полководца, сломавшего себе хребет где-то в этих местах, любовался закатом, звездным небом, планетами. Похоже, он чувствовал себя наравне с небесными светилами.
Были у него для этого основания, были.
Сев за стол, Цернциц усталым движением придвинул к себе телефон, поднял трубку и словно бы только теперь невзначай увидел застывшего у двери Стыця.
– А, ты еще здесь...
– Как обычно? – спросил тот, так странно подавшись вперед, что эту его непередаваемую позу вполне можно было принять и за поклон, и за готовность куда-то броситься, помчаться, исполнить.
– Да...
– Кого?
– Подбери из новеньких... В этом деле мне нравится некоторая неумелость, – Цернциц смущенно улыбнулся. – На последнем финале мелькала какая-то светленькая...
– Будет, – кивнул Стыць.
– Хотя... – протянул Цернциц в некотором раздумье.
– Слушаю!
– Даже не знаю. – Он подпер ладонью щеку и посмотрел в пространство неба, словно ожидая оттуда совета.
– Я бы так не смог, – сдавленно вырвалось у Стыця, и он тут же прижал мясистую ладонь ко рту, будто брякнул нечто несуразное.
– Как бы ты не смог? – Цернциц услышал его слова.
– В последний момент, в самый-самый... Я бы сам к ней под стол полез.
– А, – снисходительно улыбнулся Цернциц. – Понимаю... В этом тоже что-то есть... Но как посмотреть... Здесь требуется самообладание, выдержка... Умение оценить... Но главное в другом...
– Понимаю, – Стыць проглотил комок в горле. – Это не каждому по зубам.
– По язычку, – поправил Цернциц. – Она уже здесь?
– Вчера вы сказали, что пусть останется та же... И я ее предупредил.
– Ну что ж... Пусть. А после обеда сменишь...
– Сделаю.
– И еще, – Цернциц встал из-за стола, подошел к окну, окинул взглядом мир, постоял, скрестив руки на груди, как это любил делать, глядя на поле сражения, все тот же мордатый, низкорослый полководец. – И еще, – Цернциц вернулся, сел, механически заглянув под стол, – сегодня намечается гулька... Банкет, как выражаются ученые люди.
– Все готово! – Стыць уже хотел было уважительно добавить «Иван Иванович», но спохватился – не имел он права обращаться к Цернцицу по имени-отчеству, вообще как-то обращаться к нему. Только выслушивать, только исполнять, только беспрекословно. Это нисколько его не задевало, он искренне полагал, что так и должно быть, так и положено общаться с большим человеком.
