Может, нас десять человек, может, все сто! Да я один могу такого шороху навести, что город на дыбы встанет! Один!
– Так-то оно так...
– Никто перед нами поперек дороги не стоит, никто! А появится – уберем! Уберем?
– Запросто, – улыбнулся, не открывая глаз, Афганец. – Всех уберем, как тех ребят в джипе... А их глаза разложим по баночкам и разошлем по родным адресам. Потом сделаем кучу денег и отнесем одному человеку. На, дескать, живи, дорогой, радуйся.
– Разберемся, – проворчал Петрович. – Во всем разберемся. Только болтай поменьше.
– Я не болтаю, я делюсь.
– Поделился и заткнись. Слушай меня, Коля, и запомни мои слова... Деревья слышат, дом слышит, воздух слышит... Не произноси вслух ничего, чего не положено знать другим. Все слова, которые вслух произнес, у тебя на морде написаны. Они вот на этой листве отражаются, на солнечных зайчиках, на складках твоей рубахи! – Петрович впервые повысил голос. – Думаешь, что ты осторожный, хитрый, предусмотрительный... Ни фига! Если слово сказано, оно уже влияет на другие слова, на морду твою, на взгляд! Сидишь ты уже не так, стоишь ты не так, водку пьешь иначе! И люди это замечают. Не все, но те, кто имеет дело с кровью, смертью... Замечают. Мы все по ножу ходим, и никто не знает, сколько кому еще ходить. Сами ввязались в схватку, и отступать некуда. – Петрович налил в стакан водки из бутылки, принюхался, сморщился с отвращением. – До чего же гадкая водка! Где они ее брали?
– Возле трамвайной остановки, – улыбнулся Афганец. – Не нравится?
– Придется с этими киоскерами разобраться.
– Не надо с ними разбираться. Надо водку в центре брать, а не где попало.
– Тоже верно. – Петрович поднялся. – Пойду вздремну. Ты как?
– В саду лягу. – Афганец показал на раскладушку, стоявшую в тени. – Да, Петрович... А что с глазом? Вобла ничего не докладывал?
– Молчит. Но если что-то начнется, будет знать. Мимо него никак не пройдет. А ты говоришь, зачем Вобла... Вот затем и Вобла. Завербовали дурака, денег посулили, пусть служит.
– А нам не удалось ни одного духа завербовать.
– Потому и войну проиграли, – усмехнулся Петрович и направился к дому. И походка его тоже была усталой и какой-то безнадежной.
– Солдаты войны не проигрывают. Войны проигрывают полководцы, – сказал ему вслед Афганец.
– Утешайтесь, – обернулся с улыбкой Петрович. – А духов вам завербовать не удалось. А нам удается.
– Это не духи, это дерьмо.
– Лишь бы пользу приносило! – уже с крыльца крикнул Петрович.
– Каждый так думает, пока не поскользнется на этом самом дерьме!
– Смотри, куда ступаешь, – донеслись с веранды еле слышные слова Петровича.
«Вот и смотрю», – уже про себя пробормотал Афганец, да так и остался сидеть, прислонившись спиной к яблоне и запрокинув голову. Потом оттолкнулся от шершавого ствола, встал, прошелся по саду, осмотревшись по сторонам, вынул из какой-то щели в одежде непривычной
