который всегда ждал его, давало Николаю уверенность, что в конце концов все кончится хорошо, любые неприятности отвалятся от него, как короста от зажившей, здоровой кожи. Он понимал, мать не в восторге от его легкомыслия, шалостей, но искренне полагал, что есть недостатки и похуже.
– Олежек, дружок твой школьный, институт кончил, квартиру получил, – проговорила мать.
– Вот теперь давай, – с заметным раздражением ответил Николай. – Рассказывай, кто чего кончил, кто какие деньги зарабатывает, кто на какой машине ездит, – игривое настроение у Николая прошло, слова матери воспринял как грустную неизбежность.
– Женился Олежка, поступил на завод, и вскорости квартиру ему дали… Хорошая квартира…
– Что же он, подонок, на новоселье не позвал?!
– А зачем, Коля? О чем ему с тобой говорить? О том, как вы десять лет назад за одной партой сидели? У него теперь другие интересы. Да и тебе с ним о чем толковать? Какая бутылка сколько стоит, он не знает…
– Вот тут ты, маманя, уже побольнее ударила. Теперь в самый раз о другом дружке поговорить, про Костю пора вспомнить.
– А что Костя? Пьет Костя. В вытрезвителе своим человеком стал, даже денег с него за ночевку не берут, нечем ему расплачиваться. Поговаривают, у него там постоянное место забронировано, даже белье не меняют… Думаешь – молодец только потому, что пьешь меньше Кости? Догонишь, – успокаивающе произнесла она. – Это нетрудно. Дала тебе десятку, а сама вот не верю, что ты мне сдачу принесешь. Не верю, Коля. И до таких времен мы с тобой дожили… О том только думаю, чтоб ты ее хотя бы не за один день спустил, чтобы тебе ее дня на три хватило.
– Зачем же давала? – зло спросил Николай.
– Уж очень ты просил, ведь умеешь просить… Научился.
– Можешь взять ее обратно!
– А ты не отдашь, – с улыбкой проговорила мать. – Не отдашь, Коля.
– Ты так уверена в этом? – он решительно сунул руку в карман.
– Уверена, Коля.
Николая раздражал этот разговор, он опаздывал на встречу с друзьями, но в то же время с удовольствием сознавал, что неплохо выглядит в тугих джинсах, желтом свитере и в черной куртке из настоящей кожи. Он нравился себе таким, стремился быть таким, идти по жизни налегке, без чемоданов и сундуков, набитых тряпками, чувствами, мыслями, восхищался, гордился своей постоянной готовностью прыгнуть в проходящий поезд, в отлетающий самолет, в чужую жизнь и тут же выйти из нее, как из проходного двора.
– Гордости в тебе поубавилось, – продолжала мать, глядя на школьный ранец Николая, который до сих пор висел на стене – она складывала в него штопку, иголки, нитки, пуговицы. – Тебя, Коля, уже трудно обидеть. Еще год назад, всего только год, ты бы вернул десятку после таких моих слов, а сейчас вот не вернул… И я говорю это не для того, чтобы заставить тебя отдать деньги, бог с ними, с деньгами.
– Ты ошибаешься, маманя. Меня сейчас очень легко обидеть.
– Это не то, Коля. Это обидчивость. Это от слабости. Ты стал
