Секрет Любимова. Валерий Золотухин

      21 марта

      Ужасный день. Вчера играл Керенского за Высоцкого, а сегодня – и вчера ночью – молю Бога, чтоб он на себя руки не наложил. За 50 сребреников я продал его, такая мысль идиотская сидит в башке. На репетиции, при народе постороннем, он упал.

      – Идите приведите себя в порядок, – сказал ему шеф.

      И он ушел, и никто не знал, куда он девался и что делает: пьет ли, спит ли? Послали в Волоколамск машину за Губенко, в Вешняки – за мной, но я, как назло, оказался в театре и еще оговорил, идиот, условия ввода – 100 рублей – это была шутка, но как с языка сорвалось! Ведь надо же, всё к одному: и Хмеля[43] нет, я еще за него играю. Боже мой!

      – Высоцкий играть не будет, – кричит Дупак[44], – или я отменяю спектакль.

      – Как ты чувствуешь себя, Валерий? – Шеф.

      – Мне невозможно играть, Ю.П., это убийство, я свалюсь сверху[45].

      – Я требую, чтобы репетировал Золотухин. – Дупак.

      Высоцкий срывает костюм (он еще поддал, как увидел, что вовремя не дали костюма и я с текстом):

      – Я не буду играть, я ухожу… отстаньте от меня.

      Перед спектаклем показал мне записку: «Очень прошу в моей смерти никого не винить». И я должен за него отрепетировать?!

      Я играл Керенского, я повзрослел еще на десятилетие, лучше бы уж отменил Дупак спектакль. У меня на душе теперь такая тяжесть.

      Обед. Высоцкого нет, говорят, он в Куйбышеве. Дай бог, хоть в Куйбышеве.

      Меня, наверное, осуждают все: дескать, не взялся бы Золотухин – спектакль бы не отменили и Высоцкий сыграл бы. Рассуждать легко. Да и вообще – кто больше виноват перед Богом? Кто это знает? Не зря наша профессия была проклята церковью, что-то есть в ней ложное и разрушающее душу – уж больно она из соблазнов и искушений соткана. Может, и вправду мне не надо было играть?!