я на рассвете задолго до общего подъёма. В углах моей каморки, с двумя полками любимых книг над видавшим виды письменным столом, таились сумерки. Небо за окном наливалось сиренью. Из открытой форточки тянуло прохладой. Очевидно, она и оживила меня.
Я попытался приподняться, но перед глазами всё поплыло, и я беспомощно рухнул на горевшую подо мной подушку. Вчерашнее тихим ужасом стало вползать в бьющееся, как птица в клетке, сердце. Как приземлился, не помню, зато хороню помнил, как сладостно замерло при падении во мрак летней ночи сердце. И всё не мог решить: хороню это или плохо? Стыдиться мне за вчерашнее или гордиться?
За дверью, что была за моей головой, послышались осторожные шаги. Так могла ходить только бабушка. Только она подымалась чуть свет и подолгу молилась в своей каморке.
Дверь тихонько приотворилась. Я нарочно шевельнулся.
– Баб, ты?
– Я, я… – послышался ласковый шёпот, который помнил с раннего детства. Так успокаивающе действовал он на меня всегда.
Бабушка подошла к постели, приложила ладонь к моему горячему лбу, умиротворительно прошептала:
– Рано ещё. Спи.
– Плохо мне, баб. Голова кружится.
– Вот и поспи. Сон всё лечит.
– Ба-аб, пожалуйста, принеси кваску холодненького.
Она ушла и вскоре вернулась с кружкой тёплого кваса. Я попробовал, поморщился, но всё-таки выпил. Вскоре полегчало, от головы и груди отлегло.
– Хорошо-о ка-ак! Поплы-ыл!
– Поплыл. Ишь, космонавт… – «космонавт» – было одним из бранных бабушкиных выражения. – Помнишь ли, что вчера набедокурил?
– Я?
– Ты. Почто во взрослый разговор влез? Помнишь ли, что спьяну нагородил?
– Не нагородил, а изрёк! Могу, кстати, всё слово в слово повторить и кровью расписаться!
– Час от часу не легче! Кровью ещё на что?
– Для утверждения истины.
– Какой ещё истины?
– Истина, баб, одна. И никаких ещё истин быть не может.
– С квасу, что ли, тебя опять понесло?
– С Евангелия твоего меня понесло, а не с квасу. И не вчера, а давно.
– Матерь Божия! Ну, ещё чем порадуешь?
– В смысле?
– Что, спрашиваю, ещё удумал?
– Известно что. Глаголом жечь сердца людей! – произнёс я важно.
– Я и говорю: с квасу мелешь невесть что! Евангелие, видите ли, его на эту дурь толкнуло! Да в Евангелии то ли писано? Где это ты там выискал, чтобы дети наперекор родителям со второго этажа с балконов сигали?
– Я тебе потом, когда после травмы ходить и читать выучусь, покажу.
– Язык бы тебе травмировать, и как можно на дольше, и пока не поумнеешь, не учить говорить.
Я сделал вид, что обиделся.
– Глупая ты, выходит, старуха! Я же за тебя, можно сказать,
