сейчас же. Изо всех сил, как только можешь, понял? Ты музыкант, а не плесень канавная. Ну!!!
Большие ладони незнакомца дрожали, как у заправского пьяницы, капли пота катились по бледному лицу. Бешеные глаза просверливали насквозь, доходя до самой середины души. Перепуганный насмерть Митяй думал порскнуть к бульвару, затеряться среди толпы, но руки сами собой протянулись вперед и на грязные ладони беспризорника опустилось легкое дерево.
Первый звук оказался гулким и долгим как «боммм» вокзального колокола. Покорные струны отозвались смычку, истосковавшись от немоты. Что-то внутри мальчишки откликнулось и зазвенело вслед. Пальцы вывернулись словно чужие, застонали растянутые сухожилия, сухое дерево корпуса больно прилегло к подбородку. И полилась музыка.
…Товарищ, я вахты не в силах стоять – Сказал кочегар кочегару, Огни в моих топках совсем не горят, В котлах не сдержать мне уж пару…
Какой-то матрос вполголоса поднял песню, за ним подхватили рыбаки с «Афродиты», на фальшивой физиономии торговки бубликами показались настоящие слезы. Мелодия кружилась над толпой, словно огромная тяжкокрылая птица. На маленького музыканта смотрели во все глаза – изумленный Митяй вдруг вспомнил, что ещё год назад так же пялился на скрипача из городского оркестра, адски завидуя стройным звукам.
А волны бегут от винта за кормой И след их вдали пропадает…
Последние ноты сбились, но люди этого не заметили. Они озирались, терли глаза, прокашливались, какая-то дамочка в круглой шляпке крикнула «браво». Фраер исчез, оставив у ног мальчишки раскрытый чехол, куда тут же полетели монетки. Митяй стоял как потерянный, прижимая к груди живую, гладкую, теплую скрипку. Четыре прорезных значка на деке, похожие на маленьких чаек, гладкий завиток на конце грифа, мелкие трещинки красноватого лака, чернота – инструмент был очень старым. …А руки грязные, в цыпках – стыдно-то как. Платочком бы хоть обтереть… Митяй вспомнил, что последний раз вытирал нос платком ещё дома, когда батя был жив, и всхлипнул. Но не заплакал.
– Эй, собачка, как делишки, как доходишки?
Противный Бача имел изумительный нюх на деньги. Горка монет в чехле настроила его на добычливый лад.
– Славная собачка, рабочая. Все по-честному – восемь долей мои, две твои, без обману. Ну-ка сколь там бренчит?
Бача дважды пересчитал монеты и отделил четыре гривенника поплоше.
– Вот твои денюшки, – слово это выходило у парня приторно-липким. – Ничего не припрятал? Ух ты!
Поймав жадный взгляд «хозяина» Митяй хотел спрятать скрипку за спину, но опоздал. Бача был искренне восхищен.
– Слямзил что ли? За ум взялся, хорошая собачка. Вот тебе ещё гривенник на леденцы. А скрипулечку эту мы продадим и поделим. Не обижу – три доли отмерю. Давай-ка её сюда!
Митяй помотал головой.
Лицо Бачи сделалось ласковым, узенькие глазки прищурились.
– Забыл,
