вывел из забытья пинок в колено.
Три парня в камуфляжной форме с лицами кулачных бойцов. На груди у каждого белел бейдж с надписью «Охрана Казанского вокзала».
– Ты кто? – спросил старший.
Беспамятный растерянно встал. Он и сам хотел бы знать ответ.
– Таран, Таранчик, – продребезжал нищий, – этого паренька в поезде клаванули.
Ничего как есть не помнит.
– Че с ним сделали? – брезгливо сморщился старший.
– Это они клофелин так называют, – сказал низкий, широкий в плечах охранник и спросил беспамятного. – Че, сильно башка болит?
– Да. Сильно.
– Во рту сушит?
– Ужасно.
– Клофелин, – улыбнулся увалень. – Жанка или Цапля работали. С девками бухал?
Беспамятный пожал плечами.
– Слышь, если хочешь тут работать, надо платить. – Таран сплюнул на кафельный пол. – Ты все понял?
Беспамятный кивнул. Охранники ушли.
– Это кто? – спросил Беспамятный старика.
– Налоговая инспекция, – засобирался нищий. – Пошли, хватит на сегодня.
В полумраке тоннеля светились плафоны «Выхода нет». Без сил бредя рядом с ковыляющим бомжем, Беспамятный читал их с нарастающим ужасом.
Наступила тишина – такая, что стало слышно падение капель в капельнице.
– Ко-го? – Игорю показалось, что он ослышался. – А ну, повтори еще разок.
– И-у-ды, – прокаркал старик. – Того самого. Предателя Христа.
– Да на фига им сдался Иуда?
Иван Авдеевич развел руками.
– Я был удивлен не менее твоего. Но Троцкий назвал его первым революционером в мировой истории! Первым богоборцем. Мне была дана неделя на изготовление прообраза. А через месяц мы должны были уже ехать по России, устанавливать эти статуи по всей стране.
– Погоди, дед, у тебя лекарство кончается.
Игорь позвал Изольду.
– Я ее сделал… – бормотал старик, пока жена отключала капельницу. – Я сделал, сделал проклятую статую. В трансе, в состоянии экстаза, гипноза, словно моими руками лепил сам Сатана. Я не чувствовал пальцев, они работали сами, я лепил сутками напролет, а потом упал без сил и спал, спал, спал. Очнулся я глубокой ночью. Я помнил, что работал над статуей, что я ее почти закончил, но как она выглядит, этого я не помнил. Я взял лампу и пошел в мастерскую.
Дед долго молчал, шевеля челюстями под пергаментной кожей. Наконец выдохнул.
– Лучше бы я этого не видел. В мастерской стояла невысокая сгорбленная фигура, под мокрой простыней, она высыхала. Я стянул простыню и поднес к лицу статуи лампу.
Старый художник замолчал, ему было трудно говорить.
– Ну, и что ты там увидел? – поторопил внук.
– Что я увидел? – прошептал старик и вдруг гаркнул срывающимся голосом. – Я увидел воплощенный ужас! – Иван Авдеевич протянул к отшатнувшемуся Игорю костлявые скрюченные пальцы
