тоже надоедал. А один большой начальник говорил так. «Войне много коней надо. Ты воевать пойдешь. Сербай вон просится, тоже воевать пойдет. А кто табун пасти будет? Нет, Рифкат, не пущу тебя. Не ходи больше, не снашивай понапрасну сапог. Эта война без тебя обойдется. Солдат у России много есть. Ты у меня один. И Сербай у меня один. Вы при конях останетесь. Здесь будет ваша линия фронта.» Вот так этот большой начальник сказал.
Старику, видимо, очень нравилось это слово – большой. Произносил он его в растяжку, с уважением.
– Тоже мне – линия фронта! Коней пасти. А зачем на войне кони? Мы что, при царе Горохе живем? Давно танки и машины воюют!
– А, малай! Неправда твоя, – покачал табунщик головой. – Без коня всегда на войне худо. Танк сломался, машина застрял. Кто хлеб солдату привезет? Кто по грязи снаряды к пушке доставит? Сам он, по-твоему, прискачет? То-то! Война конь шибко любит. Самый надежный друг.
– А дети есть у вас?
– Дети? – Старик смотрит на огонь. И взгляд его, и мысли где-то далеко. – Детей много был. Сейчас совсем мало остался. Кого война взял, кого голод взял.
– Какая война?
– Обычная. Войн много всяких. Газеты пишут – нет войны. Все так и думают – нет войны. А война всегда есть.
– А мало – это сколько?
– Совсем один остался. Талгат. Ба-альшой начальник. Директор школы работает. Школа ба-альшой такой. В два этажа! Кирпичный школа, не деревянный! В самом райцентре, – с гордостью поведал старик.
О чем много рассказывать? На руках да на лице вся нелегкая жизнь как на листе бумаги расписана. И затягивает дядя Рифкат свою бесконечную песню. Затихли и слушают ее горы, табун, первая вечерняя звездочка в небе.
– Непонятны слова у твоей песни, старик. О чем она?
– О чем, спрашиваешь? О моей земле. Вижу, какая она красивая и щедрая. Здесь, – показывает он вдаль, – всем хватит места. И табуну быстрых коней, и стаду коров, и отаре овец. И любому дереву, и любой травинке. Человек гордый слишком. Человеку надо у земли учиться. Она всех одинаково любит – башкирина и русского, казаха и татарина. Ей все равно, на каком языке ты свои песни поешь, какому Богу поклоняешься. Для земли есть человек. Все люди должны быть человеками. Вот об этом я пою. А еще пою о горах. О красавице Зухре.
– Это ваша жена?
– Нет, малай, – лицо старика грустнеет.
– А кто она?
– Вы разве не знаете?
– Не знаем.
– Тогда слушать будете.
Дядя Рифкат подкинул веток в огонь. Пламя потрогало их, лизнуло желто-красными языками и, довольное, начало с треском пожирать. Темнота сгустилась, подступила ближе к костру. В паузу вкралась напряженная тишина, которая делала ожидание еще более трепетным. А старик, зная волшебную силу этих минут, оттягивал начало рассказа. Скучно не будет. У костра не заскучаешь – смотри на язычки огня, они мысли хороводят, настроение умиротворяют.
– Когда я маленьким был, – начал дядя Рифкат, – таким,
