А ты молчи! Знаешь, как твои действия по уголовному кодексу квалифицируются?!
У старой его, увидел Игнат Трофимыч краем глаза, стали подгибаться ноги в коленках. Она стала оседать, оседать – и колени ее гулко стукнули об пол.
– Прости, Иваныч, Христа ради, – со слезою, в голос заверещала она. – Христа ради прости, бес попутал!..
– «Бес попутал»! Гляди-ка! – сурово прогремел Аборенков. – Раз попутал – и другой попутает. Так до тюрьмы, что ли? Я, знаешь, за подобные вещи на своем участке поблажки давать не буду!
И тут Игнат Трофимыч понял, что настала пора валиться в ноги Аборенкову и ему. Может, еще и пожалеет, отмякнет сердцем и оформит явку с повинной.
– Бес попутал! Бес попутал! – брякнувшись рядом со своей старой, запричитал он ей вслед. – Не суди строго, Иваныч, кому б глаза не залило… бес попутал, воистину! На, забирай от греха подальше! – вырвал он завязанный торбочкой фартук из рук Марьи Трофимовны. – Сними грех с души, не томи больше!
Настала пора впасть в некоторый транс и Аборенкову.
– Это что? Это зачем? – теряясь, отшатнулся он от протянутой Игнатом Трофимычем торбочки. – Это что за молебен здесь? Что ты мне тут суешь?
– А яйца, Иваныч, яйца, – скороговоркой, суетливо зачастила Марья Трофимовна. – Все тут, ни одно никуда, каки побиты – те скорлупой, другие целые прямо.
Аборенков пришел в себя.
– Встать! Живо! – рявкнул он. И вырвал у Игната Трофимыча торбочку.
Лицо у старика, хотя он сам же и предлагал Аборенкову забрать фартук с его содержимым, враз перевернулось, сделалось жалким, убитым – вот и все, конец, кончился праздник, читалось на нем.
Но Аборенков, вырвав торбочку, метнул ее на стол – только внутри хрястнуло.
– Нужны мне ваши яйца! Битые, небитые… У меня самого несушки – во несут! – показал он свой громадный кулак. – Два яйца – и яишня, целый день сыт. Таких несушек, как у меня, ни у кого вокруг больше нет. Яйцами откупаться они взялись!..
О, чудо разрешившихся недоразумений! О, благость прояснившейся путаницы! Какова б ни была причина посещения их участковым, осенило Марью Трофимовну, с яйцами Рябой никак она не связана. Ее осенило – и она метнулась к печи, как не было в ней никакого веса, будто куриным перышком была, вот кем, и с лязгом двинула по плите сковороду на конфорку.
– Яишенку, Иваныч, яишенку! – заверещала она с самой непотребной елейной угодливостью. – Такие яички, такие яички – никогда не пробовал, руки мне отсеки – таких не едал!
– Яишенку, ага, яишенку! – подхватил Игнат Трофимыч, до которого тоже, наконец, стало доходить, что Аборенков заявился к ним вовсе не из-за яиц. – Мы тут, Иваныч, сами с Трофимовной как раз собирались…
Аборенков, однако, в ответ на его слова сжал руку в кулак и поднес тот Игнату Трофимычу под нос.
– Яишенку он… Гляди! Брось мне овечку невинную из себя разыгрывать! Смотри, первый и последний
