куртка, на рукавах в подпалинах от костров – вот и вся Тошкина одежда. Но мне она казалась верхом романтики и куда лучше моего собственного, заграничного «прикида». А родители Никиты, те были просто очень пожилые люди. Первый их ребенок, тоже сын, погиб лет в двенадцать, несчастливо и глупо, об этом в нашем доме все знали. Выскочил на проезжую часть, и тормоз у новенького вроде велосипеда не сработал. Так что Никита, поздний ребенок, был единственной их отрадой. Сам глава семьи Пряничниковых, кажется, уже к седьмому моему классу, не работал, часто хворал, и оттого пребывал на одной лишь заслуженной пенсии. А какова она у рядового инженера теплоцентрали, надо ли объяснять! Мама Ники, учитель начальных классов, тоже не приносила в семейный бюджет тысяч рублей. Так что жили Пряничниковы, по выражению их соседей, «чистенько, но бедненько». Вообще, в нашем доме контингент жильцов изменялся крайне редко. Старые дома и особнячки в районе Бауманского училища, старая Москва, чуть ли не петровской застройки, старые парки и старые узкие улицы, старые кряжистые деревья и старые люди. В этой атмосфере, редкой для большого города, я и вырос.
С Никой и Тошкой мы учились в разных школах. Они – по соседству, в так называемой школе «дворовой», то есть обыкновенной. А я в испанской, специализированно-языковой, куда меня определила мама, Августа Романовна. И как всегда, прежде чем принять решение, разъяснила мне, первокласснику:
– У тебя, Лешенька, способности к языкам. А способности надо развивать с детства.
И я не спорил. Надо так надо. Мама вообще все и всегда знала лучше. У нее была тогда такая работа – смотреть, чтобы человеческая жизнь происходила правильно. Звучит забавно, но мамина должность именовалась так: заведующая отделом идеологической работы райкома партии. Поэтому и квартиру мы занимали большую, трехкомнатную, маме полагался еще и кабинет. Правда, дом наш был самым обыкновенным. Древняя, кирпичная пятиэтажка, еще досталинских времен, без лифта и мусоропровода, с газовыми колонками на кухнях. Но в нашей квартире мама прожила всю жизнь, и ее родители тоже, какое-то время – и мой отец. И менять ее на что-то иное, пусть и более благоустроенное, мама не желала ни за какие сладкие коврижки.
Друзей моих, Нику и Тошку, мама моя жаловала и охотно принимала в гости. И как всегда, откровенно объясняла мне, почему так. Во-первых, все же дети из интеллигентных семей, хотя Ливадин-старший и сомнителен в плане мировоззрения и будто бы тяготеет в симпатиях к диссидентам, но тогда это даже было модно. Во-вторых, родители их явно не избалованы материальными благами. Не оттого это хорошо, что мне, ее сыну, не придется им завидовать, а оттого, что тряпки, «видики» и карманные деньги не станут тематическим предметом нашего общения. Так все и вышло. Мы гоняли шайбу и мяч, ходили в кино и в гости, в складчину собирали медяки на мороженое, менялись книжками о приключениях. Густава Эмара на Фенимора Купера. Юлиана Семенова на Эриха Ремарка, но это позднее.
Я
