по спутниковому телефону, справляясь о состоянии Марии. Врачи продолжали держать ее на успокоительных, давая организму отдохнуть, что, по идее, должно было обеспечить скорейшее заживление ран на лице и голове. Как сказал Колин, Шелли навещала девочку по нескольку раз в день. В целом моя бывшая подруга была довольна тем, как идет процесс выздоровления, хотя и предупреждала, что лицевой нерв, отвечающий за мимические движения, серьезно поврежден собачьими клыками. Шелли, правда, сделала все возможное, чтобы его восстановить, и все же она уже не раз говорила Колину и Маргерит: не исключено, что их дочь больше никогда не сможет улыбаться.
Четырехдневное морское путешествие, на протяжении которого я только и делал, что стоял за штурвалом да вглядывался в пустынную даль, прекрасно подходило для размышлений, и я действительно много думал. Мне не давал покоя вопрос: что́ я смогу предъявить Богу, когда придет время умирать? Что я оставлю на pемле после себя? Неужели только шрамы на лице разучившейся улыбаться девочки? Моя цель – найти Сэла – по-прежнему лежала где-то впереди, и, хотя я ни на мгновение не упускал ее из виду, своим мысленным взором я то и дело обращался назад. Моторная яхта оставляла за собой отчетливый кильватерный след, и я невольно подумал, что моя жизнь очень похожа на него: пена и буруны в настоящем, но чем дальше в прошлое, тем меньше становились поднятые винтами волны. Постепенно они и вовсе cглаживались на морской поверхности, таяли, словно их и не было. Никаких следов не оставалось на покойной океанской воде, словно я не проплывал здесь всего час назад. Как будто меня не существовало вовсе.
Как я ни ломал голову, выводы получались неутешительные. Моя жизнь представлялась мне пустой и бессмысленной. Я ничего не совершил и ничего не достиг. У меня не было ни работы, ни жены, ни семьи, и только один друг. Моя хижина на Бимини опустела и больше не казалась мне домом. Да я и сам стал как пустынный остров – на протяжении сорока лет я существовал отдельно от всего человечества, и до сих пор меня это устраивало. Я никому не давал заглянуть в свои карты и успешно избегал всего, что могло бы меня уязвить или ранить. Но теперь…
Море было спокойно, и я частенько поднимался на смотровую вышку, откуда было удобно наблюдать за стаями тунцов. Рыба меня не интересовала, и все же я часами просиживал в кресле на высоте двухэтажного дома, смотрел на сверкающий под солнцем океан и думал. Прямо по курсу выскакивали из воды летучие рыбы и, пролетев ярдов двести или триста, снова плюхались обратно, но я почти не обращал на них внимания. На моем левом запястье сверкали часы – подарок Шелли. Еще одно напоминание о прошлом, о тающей за кормой кильватерной струе.
Я не спешил. Берег топливо. Разглядывал пустынный горизонт. К полудню пятого дня плавания я заглушил двигатели и, пока «Бертрам» плавно покачивался на волнах, внимательно изучал в бинокль площадку возле бассейна в особняке Колина. Ведущие в дом двери были распахнуты настежь, портьеры
