дом, очень подходящий к задуманному ею предприятию, т. е. к тому, чтобы с позволения д-ра Вогана, тогдашнего директора Гарроуской школы, взять к себе в пансион нескольких мальчиков и обеспечить тем самым средства для воспитания своего сына. Д-р Воган, который вероятно почувствовал симпатию к кроткой и сильной вместе с тем женщине, сделался с этой минуты её искренним другом и помощником; советы и усердное содействие его самого и его жены очень способствовали успеху, завершившему её труды. Он поставил только одно условие, давая ей разрешение о котором она просила, а именно, чтобы у неё в доме жил кто-нибудь из учителей школы, так чтобы мальчики не были лишены домашнего репетитора. Это условие она, конечно, охотно приняла, и дело шло на лад в продолжение целых десяти лет, пока сын её не кончил школы и не отправился в Кембридж.
Дом, который она тогда наняла, к сожалению, снесен теперь, и его заменила отвратительная новомодная постройка из красного кирпича. Дом был старый и причудливо построенный; фасад был обвит розами, сзади вился плющ. Дом стоял на пригорке, на полпути между церковью и школой, и предназначался для приходского священника, но тот должен был переселиться в другое место, потому что отсюда было слишком далеко к той части деревни, где у него было больше всего работы. В гостиную вела старомодная полудверь, полуокно, бывшая для меня источником постоянных огорчений, потому что как только мне надевали новое платье, я непременно рвала его об эту дверь, когда мчалась через нее в сад; наш большой, расположившийся по наклону холма сад был полон чудных старых деревьев, пихт и лавров, шелковичных деревьев, яблонь, грушевых и других деревьев, не говоря уже о бесчисленных кустах смородины и крыжовника и земляничных грядках на солнечной стороне. В саду не было ни одного дерева, на которое я бы не взбиралась, и одно дерево в особенности, португальский лавр, было моей излюбленной летней резиденцией. Там у меня была своя спальня, гостиная, кабинет и кладовая, запасы для кладовой доставляли мне фруктовые деревья, с которыми мне позволялось распоряжаться как мне угодно, а в кабинете я сидела по целым часам с своей любимой книгой, мильтоновским «Потерянным раем», который я всему предпочитала. Как поражались, вероятно, птицы, когда с веток дерева, на котором сидела раскачиваясь маленькая фигурка, раздавались торжественные и звучные строфы Мильтона, передаваемые слабым детским голосом. Я любила изображать Сатану, декламировать величественные речи героического мятежника, и много счастливых часов я провела в мильтоновском раю и аду в обществе Сатаны и Божественного Сына, Гавриила и Абдиэля. В саду была еще терраса, спускавшаяся к кладбищу, сухая в самую, сырую погоду и окруженная старым деревянным барьером, обросшим розами всевозможных оттенков; розы старинного дома были какие-то совершенно особенные. Терраса заканчивалась маленькой беседкой, через раскрытую дверь которой открывалась одна из самых очаровательных панорам в Англии. Холм круто спускался у ног зрителя и затем
