к истине!
Он поглядел с опаской на длинный палец, похожий на гвоздь:
– Что справедливо, то справедливо: истина им…
Палец судорожно взметнулся и опустился несколько раз:
– Вот оно – следствие слепой веры в одну материальную силу!
Он примиряюще протянул:
– Так ведь сила она, сладить с ней нелегко.
Палец исчез, и на место его взметнулся грозный кулак:
– С этими безобразиями настало время покончить! Вы слышите! Навсегда!
Он хотел было заметить, что не здесь же со всем этим кончать, посреди улицы, на бегу, но только сказал:
– Александр Васильевич, милый вы мой…
Никитенко рубил и рубил кулаком:
– Необходимы новые идеи, новые лица!
Он попытался освободить свою руку, зажатую точно тисками, надеясь, что его рассерженный спутник слишком занят своими проектами искоренения очевидного зла, чтобы помнить ещё и о таком пустяке, с намерением по-стариковски брюзжа:
– Ну, мы-то с вами стары совсем, да и новых что-то никого не видать.
Однако Никитенко поймал его и стиснул так, что стало больно руке:
– Ну, знаете ли, Иван Александрович, эти ваши слова, думаете, уж очень оригинальны?
Не думая этого, он с иронией намекнул:
– Мои-то, положим, и нет, а вот ваши слова…
Никитенко с мрачным видом отрезал, как отрубил:
– Я рассуждаю, как нынче рассуждают решительно все!
Он было начал, шевеля пальцами, опасаясь, как бы не остановилось движение крови в руке:
– Любопытно бы знать…
Никитенко с негодованием вопросил и сам же ответил себе:
– Отчего, между прочим, у нас так мало способных государственных деятелей? А оттого, что от каждого из них всегда требовалось одно и одно! Что именно? А вот что! От них требовалось не искусство в исполнении государственных дел, а безоговорочное повиновение, так называемые энергичные меры, чтобы им, в свою очередь, прочие повиновались так же безоговорочно и все делали одно только то, что прикажут. Такая система, лишенная собственной мысли, не могла образовать людей государственных! Всякий, принимая на себя важную должность, думал и продолжает думать только о том, как бы удовлетворить этому важнейшему требованию, и умственный горизонт поневоле сужается в самую тесную рамку. Тут нечего рассуждать! Остается лишь плыть по течению!
Ему наконец удалось придержать Никитенко, в слабой надежде, что тот ослабит свою цепкую хватку, пошел спокойней, ровней, интересуясь с беспечным видом скучающего бездельника:
– Нынче, что же, простите, повиновение отменено?
Никитенко круто остановился, в самом деле ослабив длинные пальцы, но всё не выпуская руки, заглядывая ему прямо в глаза, укоризненно восклицая:
– Нынче многие начинают говорить о законности, даже о гласности, о замене бюрократизма более правильным отправлением дел. Многие полагают,
