она нащупала простынь и прикрыла жуткую наготу. Она медленно встала и, стараясь не смотреть на Махнева, побрела шаркающей походкой к зеркалу. Глянув на свое отражение, Полин подняла глаза на портрет Виктора.
– Вам верно смешно, Магистр? Я чувствую ваше удовольствие. Вы сняли с меня «покров» раньше, чем оно требовалось. Стыдить вас за жестокость, увы – глупо, а главное – бессмысленно! – горько молвила Полин скрипучим старческим голосом. Что ж, finita la commedia! Я удаляюсь. Занавес!
Она долго искала свои вещи, вяло перебирая юбки, корсет, чулки. Ей было тяжело одеваться: морщинистые, дряблые руки дрожали; мутные, подслеповатые глаза слезились; спина плохо сгибалась. Заколов седые тирбушоны[22], Полин надела шляпку и опустила на лицо густую вуаль из алансонского гипюра. Владимир тоже наскоро оделся. Они спустились вниз. Полин шла медленно, с трудом передвигая старческие тяжелые ноги, Махнев конфузливо волочился следом. На пороге она остановилась и, не поворачивая лица, произнесла:
– До свидания, Вольдемар! Рада была нашему знакомству. На прощание один момент: не обольщайтесь сильно, дорогой. Я говорила вам – здесь время у каждого бежит по-своему. И неизвестно, какую пакость на сей раз придумает наш общий друг. Не исключено, что и вы через год превратитесь в дряхлого старика, либо в прыщавого юношу. Не думаю, что предстоящие метаморфозы вас порадуют. А теперь, прощайте! Будет время – заходите. Мой дом стоит через два от вашего, с левой стороны. Я буду очень рада…
Она тихонько спустилась по ступенькам крыльца, ее сгорбленная спина, облаченная в нелепое, не по возрасту светлое платье, трясущаяся голова, покрытая вуалью, вскоре скрылись за воротами и пропали из виду.
«Ну, что за чертовщина! Такая женщина и такой страшный удел! Хотя, отчего меня заботит ее судьба? Возможно, и я очень скоро буду сухари в чае мочить, – удрученно размышлял Владимир. – Кстати, о сухарях! Надо посмотреть: может, что-нибудь осталось от нашей трапезы? Я, кажется, сильно проголодался. Эта дама, похоже, высосала из меня много сил. Неудивительно, что все ее мужья постепенно загнулись».
Он вошел в дом и отправился прямиком в столовую. Взгляд упал на обеденный стол. О, ужас! На белой крахмальной скатерти все так же стояли тарелки и бокалы. Но что творилось с остатками еды? Куски пудинга почернели, зеленая плесень покрывала их со всех боков, фрукты сморщились и засохли, сливочник был пуст – на его дне тоже красовалась бурая мохнатая поросль. Мало того – все это немного подрагивало и дышало. Он подошел еще ближе – тошнота стремительно подкатилась к горлу. Меж остатков пищи копошились… белые черви!
«Да это же, черт знает что! Чем я позавтракал час тому назад?» – думал он с отвращением.
Владимир схватил белую скатерть с остатками странной еды, свернул ее узлом и бросил в угол.
«Который сейчас час? И что мне дальше делать? И как еды нормальной раздобыть? – он нервно ходил по комнате. – А что, если снова попробовать заказать фрыштик? Закажу-ка,
Тирбушоны – прядь волос, завитая в локон. От французского «tire-bouchon».
