и в других странах: «Политическое негодование тех лет вызывала политическая реальность как таковая», – заключал Павловский. И добавлял: происходила-де «большая демократическая чистка», на манер сталинских!
И поворачивается же у Глеба Олеговича язык! Кого, скажите, и как репрессировали по ходу этой страшной чистки? Кто хотя бы с работы вылетел за свою симпатию к Сталину или хотя бы за соучастие в его преступлениях? Специалисты по истории КПСС превзошли любых хамелеонов: свои подловатые зарыжины они выбелили перекисью прекрасноречия и заделались заправскими историками новейшего времени, а то и бойкими политологами, респектабельными и седовласыми, – вот и вся метаморфоза!
В том-то и дело, что не только «Большой Чистки», но и хотя бы «Маленькой Люстрации» в России не было, – политическая мимикрия приветствовалась и прошла на халяву в видах общественного спокойствия. Никакого клейма осуждения на субъектах политики КПСС-КГБ в тогдашнем СССР в глазах современных россиян! Вся «советская цивилизация», столь любезная экс-диссидентскому экс-сердцу Павловского, так и перекочевала вместе со своим гимном и гимнотворцами в политическую реальность России. И ноу-хау Путина разве что в том, что френч он перекроил в строгий, от Армани, костюм; гражданское общество и малый бизнес задушил «вертикалями» или замочил в сортире, а на дряблые телеса советской цивилизации накинул пеньюар управляемого (то есть крышуемого) капитализма – и все это вместе взятое побрызгал дезодорантом управляемой (то есть крышуемой) демократии.
Сетуя на неспособность других организовать хотя бы просвещенные дебаты, Глеб Олегович Павловский исправляет означенное упущение и расставляет все точки над всеми i. Неудавшуюся Горбачеву политику памяти и олицетворяет, согласно Павловскому, общество «Мемориал» – этот, в его изложении, кремлевский проект Горбачева и Ельцина – своего рода историко-демократическая опричнина для борьбы со сталинскими недобитками. Судя по всему, Павловский никогда не видел самодуровские подписные учредительные листы, никогда не листал фундаментальные справочники Михаила Смирнова, сборники документов Никиты Петрова или Александра Гурьянова, не держал в руках сборники школьных конкурсных исторических работ Ирины Щербаковой, никогда не вчитывался в расстрельные списки и в Книги Памяти, как и не слышал о правозащитной и гуманитарной деятельности собственно общества, имя и дела которого треплет.
«Мемориал», по Павловскому, оказался неспособен предложить обществу надпартийную программу критических исследований советского цивилизационного (а не узко «тоталитарного» только!) наследия. Но если даже академические институты и близко не ставили перед собой таких сверхзадач (разве что отдельные их сотрудники не чурались их составных частей), то как же можно требовать этого от «Мемориала»? Научное освоение темы и впрямь недостаточное, а в условиях ползучей архивной контрреволюции продвигаться становится все труднее, но оно идет! А вот вменить общественной организации функции
