как дедушка сидит вечером в библиотеке за письменным столом красного дерева, сидит в своем зеленом кожаном кресле с медными гво́здиками. Его пальцы сплетены – здоровая рука с недвижимой. Он вслушивается. Дверь приоткрыта, за ней тень. Он говорит: «Войдите» – хочет сказать, – но никто не входит и не отвечает.
Появляется бесцеремонная сиделка. Спрашивает, что это с ним – почему он сидит тут один в темноте. Он слышит звуки, но это не слова – скорее, воронье карканье; не отвечает. Сестра берет его под руку, легко поднимает с кресла, волочет в спальню. Ее белые юбки хрустят. Он слышит, как сухой ветер гуляет в заросших сорняками полях. Слышит, как шепчет снег.
Понимал ли он, что сыновья погибли? Ждал ли их домой живыми и невредимыми? А осуществись его желание, быть может, конец его оказался бы еще печальнее? Возможно – так часто бывает, – но подобные мысли не приносят утешения.
Граммофон
Вчера вечером я по привычке смотрела метеоканал. В мире повсюду наводнения: вздымаются бурые воды, проплывают раздувшиеся коровы, те, кто уцелел, сгрудились на крышах. Тысячи не уцелели. Причиной всему глобальное потепление: говорят, пора перестать жечь все подряд. Бензин, газ, целые леса. Но люди не остановятся. Их, как обычно, подстегивают жадность и голод.
Так о чем это я? Возвращаюсь на страницу назад: война еще свирепствует. Свирепствует – так раньше говорили про войну; да и теперь, насколько мне известно, говорят. Но вот на этой, пока еще чистой, странице я положу конец войне – сама, одной лишь черной шариковой ручкой. Всего-то нужно написать: 1918 год. 11 ноября. Перемирие.
Ну вот. Все кончено. Пушки молчат. Оставшиеся в живых смотрят в небо, их лица грязны, одежда промокла; они выползают из окопов и вонючих нор. Обе стороны чувствуют, что проиграли. Повсюду – здесь и за океаном, в городах и деревнях, разом начинают звонить церковные колокола. (Я помню этот колокольный звон – одно из моих первых воспоминаний. Странное впечатление – воздух полон звуков и одновременно какой-то пустой. Рини вывела меня на улицу послушать. По ее лицу текли слезы. Слава богу, сказала она. День был прохладный, опавшие листья подернулись инеем, пруд затянуло ледяной корочкой. Я разбила ее палкой. А мама где была?)
Отца ранило при Сомме, но он вылечился и получил звание второго лейтенанта[15]. Потом его ранило еще раз на хребте Вими[16], теперь легко, и его произвели в капитаны. В лесу Бурлон[17] отец получил третье ранение, очень серьезное. Когда война кончилась, он как раз долечивался в Англии.
Он пропустил торжества по случаю возвращения войск в Галифакс, парады победы и все прочее, зато в Порт-Тикондероге его ждал особый прием. Поезд остановился. Разразились аплодисменты. Множество рук потянулось, чтобы помочь отцу сойти, но тут же застыли. Появился отец. Один глаз выбит, одна нога волочится. Лицо изможденное, морщинистое; лицо фанатика.
Расставания убийственны, но встречи, бесспорно, хуже. Живой человек неспособен
Низшее офицерское звание в канадских сухопутных войсках.
Канадские войска заняли район Вими в результате сражения 9—12 апреля 1917 г.; сражение было одной из составляющих битвы при Аррасе – крупной наступательной операции британской армии (9 апреля – 16 мая 1917 г.).
Сражение в лесу Бурлон произошло в последние месяцы Первой мировой войны, во время Стодневного наступления (8 августа – 11 ноября 1918 г.).
