Джек принимает жест, как приглашение забраться в постель и лечь прямо на меня, придавив тяжестью всего тела.
– Ты меня раздавишь, – говорю я в его небритую щеку. Вдыхаю вечерний запах Джека, смешанный с древесным оттенком антиперспиранта: резкий контраст с утренним запахом, мыльным и свежим, щекочущим нос. Вечернего Джека я люблю больше. Даже в те дни, когда у него операции и от него слегка пахнет антисептиком.
– Вот и хорошо, – отвечает он. Выходит приглушенно, и его дыхание жаром обдает шею.
– М-м-м… голодный.
– Ты обедал?
Джек молчит, и я понимаю, что он пытается вспомнить.
– Серьезно, Джек. Не понимаю, как это ты забываешь поесть. В желудке не урчит?
Я надавливаю на его бедра, тяжело лежащие на моих. Не сдвинешь.
– Слезай. Пойду, что-нибудь разогрею.
– Не стоит, – отмахивается он, откатываясь от меня. – Слишком устал, чтобы есть.
Он садится и начинает ежевечерний ритуал стягивания носков по одному, прежде чем сунуть ноги под одеяло и завернуться в простыни туго, как блинчик буррито.
– Когда тебе завтра к врачу?
– В десять, – отвечаю я и, прежде чем он предложит, добавляю: – Тебе не обязательно ехать со мной.
Хотя… не уверена, что он бы предложил. На этой неделе Джек изучает ортопедические операции, а завтра наблюдает за заменой бедренного сустава у немецкой овчарки. Вернее, когда он говорил об этом в понедельник, это, скорее, звучало как: «И мне разрешили понаблюдать замену бедренного сустава у немецкой овчарки!»
– Если хочешь, я могу, – отвечает он.
– Нет. У тебя эта история с бедренным суставом.
– У собаки. Я смогу посмотреть на это в любое время.
– Не преуменьшай! Я знаю, как ты взволнован. Кроме того, придется долго сидеть и ждать между анализами, а я даже не получу результатов. Поверь, это невыносимо скучно.
– Зато я могу прийти и развлечь тебя своим непревзойденным остроумием и интеллектом, – улыбается он.
Я поднимаю глаза к небу, но не могу не ответить улыбкой.
– Подумаешь, ничего особенного, – говорю то, что твердила себе с той минуты, когда положила трубку после разговора с доктором Сандерсом.
Он смотрит на меня, и глаза становятся серьезными. Я знаю, он пытается решить, не попробовать ли надавить еще раз. И отступает.
– Ок, – говорит он, наклоняясь и прихватывая губами кожу под ухом. Я слышу, как он втягивает носом запах моей кожи, и гадаю, пахну ли тоже по-разному утром и вечером и какую меня он любит больше.
– Если передумаешь, я брошу все и тут же приеду.
– Не бросай все. Что, если ты в этот момент будешь держать собаку?
– Ха-ха, – говорит он, отодвигаясь, чтобы выключить лампу на тумбочке. А потом, словно передумав, поворачивает ко мне голову и морщит лоб.
– Ты звонила своей маме?
Я напрягаюсь. Я хотела. Нет, это ложь. На самом деле я делала все, чтобы избежать этого.
– Дейзи! – упрекает Джек.
– Знаю-знаю.
