едва желтелСквозь мрак пыльцой цветочной,
Трава от зноя тел
Была сухой, но сочной.
Он помнил, что должна
Вернуться в храм до солнца
Для службы – а она
Лишь знала ток, что бьется
В той жилке у виска
В стране ее объятий,
И алых губ рассказ
На лютне Сарасвати.
О, помнишь ли ту боль
Немыслимой утраты,
Взметнувшейся за той,
Чье сари сумрак спрятал,
Столбняк кистей и мышц,
Натянутых до звона,
В одном порыве лишь —
«Вернуть!», но с тяжким стоном
Тупой запрет – «Нельзя!» —
Лег гробовой плитою,
Ему и ей грозя
Печальной немотою
А в уходящей нет
Желаний, мыслей, веры,
И даже боли след
Не в ней, а где-то перед,
Нет завтра, нет вчера,
Нет гальки под ногами,
Все в шепоте «Пора!»
Ушло забытым самым.
В себе – и вся во всем
Служительница храма
Невянущим венком
С поющими цветами
Проносит сладкий стон
Любви неизлечимой,
Взнесенной на престол
Единственным мужчиной.
Ее сон
Извилистой тропой
Средь каменистых кряжей —
То пряжею густой,
То белизной лебяжей
Мелькая среди скал,
Где он, запрет наруша,
Не раз ее искал,
Продать мечтая душу
За взгляд ее, за жест,
Походкою неслышной,
Так, словно тяжкий крест
Запрета снял Всевышний,
Как ходят лишь во сне,
Несла тоску в кувшине
К ручью, и сари снег
Не таял в дымке синей.
Тот странен был ручей,
Он просто падал с неба,
Как будто через щель
Прямым стеблем побега.
Тот странен был ландшафт —
В нем что-то обрывалось.
От тропки ни на шаг,
А за спиной вздымалась
Ввысь вечных скал гряда,
Скрыв доступ к Зуньядару.
А в сердце боль и даль
И пепел от пожара.
Пока вода лилась
В раскрытый зев сосуда,
Она в себя ушла,
В своих картин причуды,
В невидимую явь
Сверхчувственных явлений,
Как будто осознав —
Нет места на земле ей.
Час, год ли так прошел,
Она совсем забылась.
……………………….
Надежд почти лишен,
Не веря в Божью милость,
Влекомый лишь одним
Неясным
