нечего. Всё легко да гладко прошло, за одним малым исключением. То есть тем же путём вернулся я в город, разделся в овраге, перелез через калитку в господский сад, сквозь окошко, в отхожем месте отворённое, в дом вернулся.
А малое исключение – это что крапивой меня знатно обстрекало. И ладно бы только ноги да руки – одежда прикроет. Но ведь и лицо, и ладони, и шея… Вот что мне придётся объяснять, коли спросят?
С этими мыслями забрался я на свой тюфяк и преспокойно уснул, хотя ещё за минуту до того мысли о крапивных укусах мне покоя не давали. Но недаром же в народе говорят: вечер глупее утра.
Лист 13.
А как проснулся я утром, так едва глаза разлепил. Голову ломит, горло пересохло, точно три дня без воды в пустыне шатался, в ушах звон. И тело всё зудит и ноет. Похоже, переусердствовал я накануне с листом ветродуя, не ту меру взял, что учили. Да и крапива своё злое дело сотворила.
Вспомнил я, как учил меня брат Аланар: опережай неизбежное. Потому толкнул я Хайтару – его тюфяк рядом с моим был, и шепнул хрипло:
– Слышь, чё-то худо мне… Встать не могу, башку сверлит и чешется всё… Чё-то стряслось со мной.
А это как раз было, когда Халти, замещая старшого, вставать нам велел. Я, хоть и болело у меня всё, не утерпел – взглянул на Тангиля. Ему-то подниматься не надо – длится покуда его лечение, и еду ему сюда, в людскую, приносят. И почудилось мне, что недоволен Тангиль, как Халти старшого из себя строит. Уж не боится ли он, что Халти постоянным старшим сделают и вместо него зимой отпустят?
Но мысли мыслями, а дела делами. Хайтару кликнул Халти, да и другие ко мне подбежали. Вопросы стали задавать разные, большей частью глупые. Халти, будто лекарь великий, язык мне велел высунуть, потом за руку взял, пульс щупал. «Ничё не понять», сказал и велел Дамилю за господином бечь.
Вскоре и господин пришёл. Думал я, что будет он таким же мрачным и нервным, как вчера, что раскричится и объявит меня притворой. Нет – весел был и добродушен. Прямо будто другой человек.
Присел он рядом со мной, оттянул веко, положил ладонь на лоб, а после стал кожу мою, от крапивы пострадавшую, изучать. Ногтем линии чертил, кончиками пальцев мял. Велел рот открыть и понюхал.
Лежал я и ждал его решения. И ладно ещё, если скажет, что притворяюсь я больным, из-за лени да хитрости. При таком раскладе чего мне бояться? Разве что порки, да и то сомнительно… Но вдруг догадается: бегал я куда-то ночью?
Повезло мне – сказал он, что где-то я крапивную лихорадку подцепил. То ли съел чего-то несвежее (напряглись наши повара при этих словах), то ли кошмар мне приснился. Демоны сна, сказал, могут человеку ужасы показать, которые наутро он и не помнит, а через те ужасы и телу повредить. Ибо тело не отдельно от души живёт, а единою жизнью с нею. А почему лихорадка крапивной называется – потому что прыщи выскакивают вроде тех, как если б крапивой обстрекало. Сказал, что болезнь сия неопасная и незаразная, что к вечеру я уже здоров буду. А сейчас он лечить
