style="font-size:15px;"> Горький погладил усы ладонью и облегченно заговорил.
О чем он говорил – Бенька не понимал.
Люди хлопали, сжав зубы. Улыбались натужно. Украдкой плевали в кулак, будто сплевывали табачную обильную слюну.
Над головой Горького красным огнем горел широкий транспарант. Белилами намалевали по нему, буквы криво плясали, хмельные: ДАЕШЬ СТРАНЕ УДАРНЫЙ ТРУД!
Сзади подойдут, размахнутся кувалдой, ударят по затылку.
И бросят еще теплое бревно на берегу; под клювы радостных белых, черных, пестрых птиц. Под зубы пышнохвостых песцов.
Кажется, конец красным речам! Горький прижимал руки к груди, как певец. Кланялся смешно, мотал головой, как баран. Спустился со сцены в зал. Ближе к народу. Народ встал и хлопал стоя. Подойти боялись. Горький приглашающе развел руки: давай, товарищи, сюда, ко мне!
И его обступили быстро, мгновенно. Охрана ничего поделать не могла. Только зубами скрежетала.
Люди трогали Горького, как священника, за руки, за обшлага, за локти; теснились ближе, горячее; говорили, хрипели, шептали, рапортовали, лепетали. Обрушивали на него всю мощь глубоко запрятанного горя, а он стоял, не падал. Руки на головы детям клал; вон, вон они, дети, набежали. Там, под ладонями Горького, два паренька из пятого барака. Фофа и Темка. Высоко, звонко бьются голоса. Двери в зал открыли, пыль выдувает сквозняк.
– Долго с писателем не говорить! Кому сказано!
Горький голову баранью закинул, прищурился на кричавшего.
– А что? Запрещено?
Вохра мялась, поправляла наганы на поясе в кобурах.
Бенька подсунулся поближе к Горькому, к рою народа, на подсогнутых слабых ногах. Вытирал пот с висков и под кудрями. Слышал, как колокольцем, ярко и отчаянно, звенит Фофа:
– Товарищ Горький! Я все вам расскажу! Все! Только выслушайте! Что тут с нами…
Темка двинул локтем Фофе в бок.
– Цыть, ты…
Горький расширил и скосил отсверкивающие белой соленой пеной, бледно-синие покаянные глаза.
В глазах его море плещет, подумал Бенька.
– Ты… – Склонился к Фофе. – Ты знаешь что, друг… Я в доме товарища Ковалевой. Приходи после отбоя. Я договорюсь, тебя пустят. Посидим вечерок… побалакаем…
Как с равным, завистливо наблюдал Бенька.
– И я тоже хочу! Как мы тут…
Темка наложил Беньке на рот грязную, в занозах, ладонь. Зашипел на ухо:
– Отзынь… Тебя не хватало… Опасно это все… Пришьют Фофку-то… Дурак он… а ты-то не дурак?!.. или дурак…
Стояли, взявшись за руки. Горький гладил Фофу по бритой голове. Отросла мягкая бархатная щетинка. Гладил, как тонкорунную овцу. Глаза наливались синими слезами.
Раздвинул толпу зэков жесткой рукой. Пошел к выходу из зала. Крепко держал Фофу за руку.
Красное полотно с белыми зимними буквами кричало над головами о вечном труде.
Горький проговорил с Фофой
