она.
Подожгли! Пожарные сказали – дом подожгли. Кто? Зачем?
– Да вить известно, зачем! – крикнула сквозь рыдания старуха Лида. – Штобы выселить нас, мусор человечий! Куда угодно! А тут… земля освободится!.. и они, богатеи, роскошный домище себе отгрохают… И будут, как цари!..
– Цари, – глухо, тихо сказал старик Матвеев. – Вот они, наши новые цари. А мы – их новые рабы.
И захохотал – тихо, страшно, безумно.
Мария грела руки дыханьем.
У них сгорела кухня и столовая. Осталась жива кладовка и Петина спаленка.
Ванна на чугунных лапах – жива… Старый чугунный лев…
Рукавицы, ее дворницкие рукавицы. Они живы, не сгорели. Они там, в кладовке. И ее метлы. И ее лопаты. Она завтра выйдет на работу. До шести утра еще сколько там? А, еще два часа.
И – ни одной звезды на небе.
– Пушкин пропал, – сказала Мария одними губами.
Петр услышал.
Ежился на ветру, засовывал пальцы под обшлага «косухи».
– Сгорел, – бросил, как плюнул окурок на снег.
Кулак сжался, косточки выпялились из кулака, и кулак громко, неробко постучал в дверь кабинета.
– Да! – раздался гнусавый голос.
Голос звучал так: «К черту подите».
Мария шагнула в кабинет, как в клетку с хищниками.
Быстро обежала пространство глазами. Нет, опасности вроде нет. Не нападут.
Она впервые в жизни была в кабинете, где сидели власти.
– Здравствуйте, – сказала Мария.
Ей не ответили.
– У меня письмо, – сказала Мария и протянула руку с бумагой. – Передать… мэру.
Густо накрашенная женщина за столом даже не повела головой в ее сторону.
За другим столом тоже сидела женщина. Мария покосилась на нее. Вторая дама копалась в бумагах. Похоже, обеим дамам дела не было до Марии.
– Извините, – сказала Мария, повысив голос. Ей захотелось скомкать в кулаке письмо.
– Что вы кричите? – сказала первая дама, не поднимая головы. – Потише.
– Возьмите письмо, и я уйду, – сказала Мария очень тихо.
Нить оборвалась внутри, и она поняла: ничего тут не выйдет.
Первая дама подняла пышноволосую голову, крашеная копна дрогнула. Мария поразилась тому, как зазывно, первобытно размалевано уже стареющее, в морщинах, толстое, надменное лицо. «Не лицо, а рожа. Лицо – зеркало чего? Сердца? Матки ее? Тогда она проститутка».
Дама небрежно протянула толстую руку, не глядя на Марию. Пухлые пальцы унизаны перстнями. Золотыми, с крупными кабошонами. Как у торговки на рынке. Попугайский, крючком, нос дамы брезгливо дрогнул; жирный подбородок тоже дрогнул, без слов говоря: ох и надоели всякие!
Мария опустила руку с письмом.
– Давайте посмотрим друг на друга, – сказала она так же тихо.
И тогда крючконосая дама перевела
