ода чилийская газета «Эль сигло» опубликовала статью «Звери выходят из сельвы», в которой подробно рассказывается о показаниях задержанного бразильской полицией экс-лейтенанта СС Зонненбурга.
Эсэсовский офицер заявил, что с 27 ноября по 5 декабря 1966 года он принимал участие в сборище нацистов, которое проходило в боливийском городке Санта-Крус под председательством освенцимского врача-садиста Йозефа Менгеле.
1
В августе 1944 года королевская Румыния вышла из войны.
С часу на час ждали появления передовых частей Красной Армии в Бухаресте. На восточных заставах бежавшие с фронта солдаты (без погон и ремней) и шоферы, измученные ночной ездой, рассказывали о событиях, происшедших между Днестром и Прутом: там пятнадцать германских дивизий размалываются в советском котле, румынские солдаты сдаются в плен или поворачивают оружие против немцев.
Столичные толпы, взметаемые сквозняком паники, рассыпались, как пролитая ртуть, – лишь звенело битое стекло под ногами бегущих. Два устаревших танка типа «рено» метались, поднимая бессмысленную стрельбу вдоль омертвевшего бульвара Элизабет, в парке Чисмиджу, у памятника Михаю Витязю. И снова собирались толпы у репродукторов на площадях дожидаться королевского манифеста о капитуляции или у дымящегося здания филармонии – глазеть на ее расколотый бомбой стеклянный купол.
Красную Армию ждали в разных районах столицы по-разному.
В заводских предместьях вооруженные пикеты рабочих уже захватывали цеха и конторы предприятий. Впервые за много лет фашистского террора коммунисты открыто выступали в цехах. Из распахнутых ворот тюрем с утра под ликующий говор народа медленно растекался поток политических заключенных. В элегантных особняках на тихих улицах с тщеславно вычурными названиями Гаага, Женева, Анкара, Париж жгли в каминах накопившиеся за долгие годы, ставшие опасными документы, дневники и письма. В дешевом отеле «Дакия» всю ночь до рассвета хлопали дверями, вопили пьяные голоса: там дебоширили напоследок дезертиры.
Какие они, эти русские, прогнавшие королевскую армию и ее великих союзников от берегов Дона и Волги? И чем порадуют на прощание немцы? Пока что они уже бомбили союзный город, благо летать недалеко – прямо с пригородных аэродромов… Пыль клубилась над королевским дворцом. Посерели от пыли медвежьи кивера гренадер, шагавших вдоль чугунной ограды покинутого дворца.
Только одна улица, Каля Липскань, улица черной биржи, нисколько не изменила своему обычному деловому оживлению. Напротив: запруженная толпой, в тесноте кричащих витрин и реклам, эта улица из самой бездны разгрома извлекала свою новую наживу, свое последнее торжество.
Даже в часы, когда ветер войны доносит с полей трупный запах и когда стены королевских резиденций падают, источая желтую пыль, буржуа не замечают оскорбительной неуместности своих клетчатых пиджаков и радужных галстуков. Стадо маклеров и спекулянтов брело по узкой улице.
Что им нищета ограбленного народа, солдатчина навязанной войны, когда сегодня можно успеть сбыть с рук летящие в бездну ценности! Что им банкротство «исторических» партий, когда в любой подворотне о курсе леи осведомляются запросто, как «который час», – 216, 218, 220… Два-три беглых слова на ходу, опасливый взгляд в узкую полоску неба: не летят ли бомбить? – и вот уже услужливые маклеры уводят свою клиентуру в глубину нечистых дворов, передают из рук в руки нефтяные акции «Ромыно – Американа», «Астра – Ромына»… Марки и леи падают. Американские доллары и советские рубли взлетают. В мелких купюрах – одна цена, подешевле: труднее хранить. В крупных – другая.
Так кишел и роился, точно базар в канун Рождества, этот закоулок взбудораженного Бухареста, этот маленький центр оголтелой наживы, всего лишь в двух часах полета от испепеленных, обезлюдевших украинских сел.
2
В такой толпе окликнешь знакомого – не сразу услышит. Метнувшись в уличном скопище, бледный мужчина с черными усиками задержал за локоть проходившую мимо него женщину.
– Так вот вы где, Мариша, – по-русски заговорил он, как старый знакомый, не отпуская ее руки. – Смотали удочки! И куда: в Букурешти.
Женщина была немолода, но стройна, над розоватым загаром – серебро седых волос. И серебристо-серый плащ, и розовая сумочка обдуманно повторяли эту гамму. В подрисованных глазах – лихорадочный блеск; тонкая рука в белой испачканной перчатке, когда женщина подняла ее к виску, задрожала.
– Болит голова, Стасик, – сиплым голосом заговорила она. – Ох, как болит.
– Вам нездоровится. Он-то, по крайней мере, знает, этот… любитель конного спорта?
– Что-то творится со мной. – Она вульгарно-громко расхохоталась и вдруг договорила почти шепотом: – Непоправимое.
– Вы почувствовали это в Софии?
– Да, во вторник.
